Мифопоэтика творчества Джима Моррисона - [17]
Заключение
В заключение данной работы хотелось бы сказать, что это только первая попытка серьезного прочтения творчества Джима Моррисона, утверждающая, что оно не исчерпывается параметрами контр- и рок-культуры. Моей целью было проникнуть в сердцевину его художественного космоса и проследить связь с глубинными мифо-ритуальными пластами культуры. Естественно, что в работе эти проблемы были только приоткрыты. Следовало показать принципиальную важность изучения сценической деятельности Моррисона именно в аспекте мифопоэтики, поскольку при таком прочтении он оказывается наследником «жестоких» традиций Арто, своеобразно преломившим их на американской сцене. А это, в свою очередь, дает нам ключ к рассмотрению не только культуры Америки в целом, но и современного театра, в частности, в обрядово-мифологическом контексте.
На текстовом материале Моррисона были исследованы различные проявления мифопоэтической образности, составляющей "поэтический космос" автора. Анализ мифологических структур Моррисона позволил сделать поразительный вывод о том, что семантика его модели мира восходит к древнейшей эпохе человечества — неолиту (12-3 тыс. до х.э.) — по мнению исследователей (А.Голана и др.), являющейся нашим общим архетипическим праязыком. Как показано в данной работе, в основе моррисоновской картины мира лежит круг — главная сакральная фигура доиндоевропейской мифологии (универсальная эмблема идеи единства, бесконечности, цикличности).
Также был сделан вывод о том, что символические персонажи у Моррисона имеют непосредственное отношение к неолитическому пантеону во главе с Мифическим Змеем — единым зооморфным божеством неолита.
В работе удалось установить прямую связь сценической практики Моррисона с архаической структурой ритуала вообще и обрядовыми элементами индейских культов, в частности (манера пения и танца). Особенность мифо-ритуальной системы Моррисона сказалась, прежде всего, в эсхатологизации мифа и соответствующем ей театральному опыту ритуальной деконструкции, в основе которого лежит импровизационно обыгрываемое событие, что роднит ритуал с хэппенингом.
Ритуальная деятельность Моррисона отсылает нас также и к теории А.Арто, которой актер увлекался еще в университете, и позже в киношколе UCLA Его привлекала предлагаемая Арто "полнота чувственного восприятия", а постулат французского теоретика о тождественности театра и магии отвечал моррисоновскому типу мифомышления.
Свойствами театрального языка Моррисона являлись:
— специфическое интонирование, придающее словам "сновидческую значимость"(Арто) и нередко подавляющее членораздельную речь
— голосовые модуляции — вокабулы, свойственные индейским ритуальным песнопениям
— создание партитуры пронзительных звуков
— ритуальный Танец Круга с «выпрыгиваниями» и подскоками
— импровизирование на ходу текста и композиций оборванных жестов
— исступленное повторение одних и тех же ритмов
— модернизированные элементы индейского ритуального костюма: кожаные штаны, индейский серебряный пояс, ритуально расшитая рубаха
На концертах «Дорз» сцена и зал существовали как единое пространство, что также является типичным для ритуальной практики и театральных идей Арто.
Характерным для исполнительской манеры Моррисона был "дионисийский экстаз" во время выступления, что отсылает нас к оргиастическому типу ритуала. К сожалению, подробно остановиться на этом аспекте не удалось, поскольку более важным мне представлялось протянуть нить "Моррисон — архаический мифо-ритуальный комплекс — индейский культ", о чем, практически, не упоминалось ни в одной рецензии на концерты «Дорз» (об их «дионисийстве» же, наоборот, было написано едва ли не в каждой статье)."Индейский" момент в творчестве Моррисона не освещен никак, а ведь провокационный стиль его общения с аудиторией заключался не только в манипулировании толпой, но и в самом факте открытого использования индейских культурных кодов в стране, где на индейской земле самих индейцев "как бы" нет.
Библиография
1. Абрамян Л.А. Первобытный праздник и мифология. Ереван, 1983.
2. Анейчик Н.А. Театр и жизнь.// Проблемы театральности. С-П., 1993, с. 103–114.
3. Анчел Е. Мифы потрясенного сознания. М., 1979.
4. Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988.
5. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре. С-П., 1993.
6. Баталов Э.Я. Философия бунта. М., 1973.
7. Бауэр В., Дюмотц И., Головин С. Энциклопедия символов. М., 1995.
8. Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и ренессанса. М., 1990.
9. В мире мифов и легенд. С-П., 1995.
10. Гачев Г. Национальные образы мира.// Гроздь и гранат. Конь и ковчег. М., 1988, с. 397–416.
11. Голан А. Миф и символ. М., 1993.
12. Гуляев В.И. Америка и Старый свет. М., 1968.
13. Гуревич П.С. Культурология. М., 1996.
14. Давыдов Ю.Н. Искусство и элита. М., 1966.
15. Давыдов Ю.Н. Критика социально-философских воззрений Франкфуртской школы. М., 1977.
16. Давыдов Ю.Н. Социология контркультуры. М., 1983.
17. Дьяконов И.М. Архаические мифы Востока и Запада. М., 1990.
18. Казначеев В.П. Космопланетарный феномен человека. Новосибирск, 1991.
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Приведено по изданию: Родина № 5, 1989, C.42–44.