Миф о красном терроре - [247]

Почему они не защищаются, как делают это обычно все обвиняемые перед судом? Почему, когда они даже изобличены, они не пытаются привести в своё оправдание смягчающие обстоятельства, а наоборот, всё больше отягчают своё положение?

Почему, раз они верят в теории Троцкого, они, эти революционеры и идеологи, не выступают открыто на стороне своего вождя и его теорий?

Почему они не превозносят теперь, выступая в последний раз перед массами, свои дела, которые они ведь должны были бы считать правильными и оправданными? Ведь если кто-то из числа этих семнадцати мог и смириться, но все — вряд ли, ведь это не рядовые члены организации, среди которых ещё можно встретить людей случайных и не стойких в своих убеждениях.

Причина этого поведения. То, что обвиняемые признаются, говорили мне, объясняется очень просто. На предварительном следствии они были настолько изобличены свидетельскими показаниями и документами, что последующее отрицание было бы безцель-но. То, что они признаются все (выделено в тексте. — А.К.), объясняется ещё тем, что перед судом предстали не все троцкисты, замешанные в заговоре, а только те, которые до конца были изобличены.

Мнение автора. Я должен признаться, что, хотя процесс меня убедил в виновности обвиняемых, всё же, несмотря на аргументы многих советских граждан, которые мне объясняли ситуацию, поведение обвиняемых осталось для меня не совсем ясным.

…Немедленно после процесса я изложил в СОВЕТСКОЙ ПРЕССЕ (усилено мною. — А.К.) свои впечатления. Основные причины того, что совершили обвиняемые, и главным образом основные мотивы их поведения перед судом западным людям не будут понятны никогда.

Пусть большинство из них своими действиями заслужило смертную казнь, но плакатными определениями и порывами возмущения нельзя объяснить психологию этих людей.

Можно ли раскрыть до конца западному человеку их вину и искупление? Но мои слова никоим образом не должны означать, что я желаю опорочить ведение процесса или его результаты. Если спросить меня, какова квинтэссенция моего мнения, то я могу ответить словами Сократа, который по поводу некоторых неясностей у Гераклита сказал так: «То, что я понял, прекрасно. Из этого я делаю вывод, что и остальное, чего я не понял, также прекрасно». Из того, что мне говорили, я попытаюсь выделить основное.

Сущность партийного суда. Суд, перед которым развернулся процесс, несомненно можно рассматривать как некоторого рода партийный суд.

Обвиняемые с юных лет принадлежали к партии, некоторые из них считались руководителями. Было бы ошибкой думать, что человек, привлечённый к партийному суду, стал бы вести себя так же, как обычный человек перед судом на Западе.

Даже простая оговорка Радека, обратившегося к судье «товарищ судья» и поправленного председателем «говорите гражданин судья», имела внутренний смысл. Обвиняемый чувствует себя ещё связанным с партией, поэтому не случайно процесс с самого начала носил чуждый иностранцам характер дискуссии.

Судьи, прокурор, обвиняемые — и это не только казалось — были связаны между собой узами общей цели. Они были подобны инженерам, испытывавшим совершенно новую сложную машину. Некоторые из них что-то в этой машине изменили и машину испортили, так как теория этого изменения не состыковалась с реальным механизмом. Но им дорога эта машина.

Они сообща, даже в очень трагичной ситуации суда, обсуждают свои общие ошибки. Их всех объединяют интерес к машине и любовь к ней. И это-то чувство и побуждает судей и обвиняемых так дружно сотрудничать друг с другом. Это чувство похоже на то, которое в Англии связывает правительство с оппозицией настолько крепко, что вождь оппозиции получает от правительства содержание…

…В 1935 году перед лицом возрастающего процветания Советского Союза обвиняемые должны были признать банкротство троцкизма. По словам Радека, они потеряли веру в концепцию Троцкого…

Измена Троцкому. Обвиняемый Муралов восемь месяцев отрицал свою вину, пока наконец 5 декабря не сознался. «Хотя я, — заявил он на процессе, — и не считал директиву Троцкого о терроре и вредительстве правильной, но всё же мне казалось морально недопустимым изменить ему. Но наконец, когда от него стали отходить остальные — одни честно и открыто, другие — не признаваясь в этом открыто, я сказал себе: я сражался активно за Советский Союз в трёх революциях и десятки раз моя жизнь висела на волоске — не должен ли я подчиниться его интересам? Или мне нужно остаться у Троцкого и продолжать и углублять его неправое дело? Но тогда имя моё будет служить знаменем для тех, кто ещё находится в рядах контрреволюции. Для меня это было решающим, и я сказал себе: ладно, иду и показываю всю правду»…

Люди, верящие в своё дело. Люди, верящие в своё дело, зная, что они обречены на смерть, не изменяют ему в свой последний час. Они хватаются за последнюю возможность обратиться к общественности и используют своё выступление в целях пропаганды своего дела. Сотни революционеров перед судом Гитлера заявляют: «Да, я совершил то, в чём вы меня обвиняете. Вы можете меня уничтожить, но я горжусь тем, что я сделал»…