Миф о красном терроре - [248]

Почему же ни один из этих троцкстов так не говорит? Почему ни один из этих троцкистов не сказал: «Да, ваше государство Сталина построено неправильно. Прав Троцкий. Всё, что я сделал, хорошо. Убейте меня, но защищаю я правое дело».

Но эти троцкисты не говорили так, потому что они больше не верили в Троцкого.

Зачем усиливать звук? Однако ответить на вопрос, какие причины побудили правительство СССР выставить этот процесс на свет, пригласив на него мировую прессу и представителей мировой общественности, ещё труднее, чем ответить на вопрос, какими мотивами руководствовались обвиняемые…

Чего ждали от этого процесса? Не должна ли была эта манифестация привести скорее к неприятным, чем благоприятным последствиям? Зиновьевский процесс оказал за границей очень вредное действие: он дал в руки противникам долгожданный материал для пропаганды и заставил поколебаться многих друзей СССР. Он вызвал сомнение в устойчивости системы, в которую верили даже враги. Зачем же вторым подобным процессом так легкомысленно подрывать собственный престиж?

Решение. Я думаю, что решение вопроса проще и вместе с тем сложнее. Нужно вспомнить о твёрдой решимости Советского Союза двигаться дальше по пути демократии, и прежде всего надо помнить о существующем там отношении к вопросу о войне, на которое я уже несколько раз указывал.

Растущая демократизация и в частности предложение проекта новой Конституции должны были вызвать у троцкистов новый подъём активности и возбудить у них надежду на большую свободу действий и агитации. Правительство нашло своевременным показать своё твёрдое решение уничтожить окончательно всякое проявление троцкистского движения. Но главной причиной, заставившей руководство СССР провести этот процесс перед множеством громкоговорителей, является непосредственная угроза войны. Раньше троцкисты были менее опасны, их можно было прощать, в худшем случае — ссылать. Но ссылка очень действенным средством не является. Сталин, шесть раз бывший в ссылке и шесть раз бежавший оттуда, это хорошо знает. Теперь, накануне войны, такое мягкосердечие нельзя было себе позволить. Раскол, фракционность, не имеющие серьёзного значения в мирной обстановке, могут в условиях войны представлять огромную опасность. После убийства Кирова дела о троцкистах разбирают военные суды. Эти люди стояли перед военным судом, и военный суд их осудил…

Страх перед социализмом. Дело в том, что многие интеллигенты, даже те, которые считают исторической необходимостью смену капиталистической системы социалистической, боятся трудностей переходного периода. Они вполне искренне желают мировой победы социализма, но их тревожит вопрос о собственной будущности в период великого социалистического переворота. Их психика отвергает то, что утверждает их разум. В теории они — социалисты, а на практике своим поведением они поддерживают капиталистический строй.

Таким образом, само существование Советского Союза является для них постоянным напоминанием о непрочности их бытия, постоянным укором двусмысленности их собственного поведения. Существование Советского Союза служит для них как бы доказательством того, что в мире разум ещё не уничтожен; в остальном же они его не любят, скорее, ненавидят.

Желанный «террор». По этим причинам они с удовольствием, даже не признаваясь себе в этом, пользуются всяким случаем, чтобы придраться к Советскому Союзу. Выдуманная «загадочность» троцкистских процессов дала им желанный повод поиронизировать над Советским Союзом и заклеймить в блестящих статьях мнимый произвол суда. «Террор», обнаруженный в Советском Союзе, доказал им к их тайному удовольствию, что Советский Союз в основном не отличается от фашистских государств и что, таким образом, они поступали правильно, не поддерживая Союз. Этот «террор» оправдал их нерешительность и вялость в глазах их собственной совести. Деспотизм Советского Союза являлся для них желанным плащом, которым они прикрыли свою духовную наготу.

Как и ожидалось. В Союзе это никого не удивило. Впечатление, произведённое процессом Зиновьева, не испугало советскую юстицию, и она не побоялась назначить второй троцкистский процесс. Польза, которую мог принести во внутриполитическом отношении этот процесс, эта публичная чистка собственного дома накануне войны с избытком возмещала возможное снижение морального престижа Советского Союза в глазах ангажированных иностранных критиков.

«Радек под пыткой». В своём заключительном слове Радек говорил о том, как он в продолжение двух с половиной месяцев заставлял вытягивать из себя каждое слово признания и как трудно следователю пришлось с ним. «Не меня пытал следователь, — сказал он, — а я его». Это было сказано с трагическим юмором, но буквально через день-два крупные английские газеты поместили это заявление под крупным заголовком — «Радек под пыткой». В Москве к этому отнеслись как к тому, чего всегда ожидают. Полагаю, что я был единственным человеком в России, кто был возмущён и удивлён таким поступком вроде бы солидных редакций.

…Мне кажется, что каждому из нас пришлось по многим различным мотивам пересмотреть своё отношение к отказу от насилия и серьёзно подумать над вопросом о насилии. Если эти размышления (в основе эссэ Жоржа Сореля), предназначенные для понимания Ленина, используются для оправдания Муссолини, и они же используются для «понимания» Гитлера, то они нисколько не теряют своей нужности и привлекательности.