Mi Lucha - [13]

– Странная какая-то игра, – усмехнулся Гитлер. – Получается, что знаменосец – самая сильная фигура на поле битвы?

– Да. Но в то же время – и самая слабая. Потому что знаменосец безоружен. Он может сколько угодно бегать по полю битвы, махать своим знаменем среди окровавленных тел. Но толку от него никакого. Поэтому он никогда и не ходит, а просто стоит на своем месте. Дальше принцип такой: чем лучше вооружена фигура, тем меньше ее свобода. Так, например, простые солдаты ходят только ебучим конем. Младшие офицеры – простым и длинным. И дальше – согласно воинскому званию. А вот генералы ходят всеми возможными конями, кроме ебучего. Зато вооружен генерал всего лишь кинжалом и бьет только на одну клетку. Эту игру товарищ Лучо придумал сам. Более того, он сделал ее своими руками, слепил и разукрасил солдатиков. Игра существует в одном-единственном экземпляре и товарищ Лучо всегда возит ее с собой.

– Так я и знал! – воскликнул Гитлер. – А ты, мой дорогой, наконец-то проболтался. Я давно уже понял, что исчадье ада находится здесь, на этом корабле.

– Да? И где же, по-твоему, находится Исчадье Ада?

– За поворотом коридора, в запертой каюте.

– Холодно. Не угадал.

– Ну, разве что, если он вышел оттуда, выбрался на моцион, как позавчера, когда меня двинули мордой о стену.

– Допустим, он вышел. И где, в таком случае, он сейчас находится?

– Да хер его знает! На капитанском мостике – дает команды капитану.

– Это теплее, потому что ближе. Но все равно – холодно.

– Ну, тогда – в гальюне, то есть, я хотел сказать – на камбузе. Проверяет, правильно ли приготовлена вахачотль… Пробует качество вина.

– Значительно теплее, – сказал Генрих, отхлебнув из бокала, – но все же – не то. Товарищ Лучо гораздо ближе. Ты мог бы догадаться об этом и раньше, когда я сказал, что Луис изменил свое лицо. Грубо говоря, он находится здесь, в этой комнате.

– Где? – Гитлер оглянулся по сторонам, его взгляд остановился на Генрихе и вдруг он увидел и узнал его глаза…

– Trava guarda cigarra! – сказал товарищ Лучо, одними глазами смеясь.

АТЛАНТИКА: РАЗВЯЗКА

В самом деле… И надо быть таким идиотом, чтобы не догадаться! Ты и был тем самым ружьем. Генрих какой-то Геблербухер… Никому не нужный персонаж, которому здесь уделено так много внимания.

Гитлер очнулся на полу и прямо перед глазами увидел пляшущий лакированный ботинок товарища Лучо.

С самого начала было ясно, что он присутствует где-то рядом. Да и не похож ты вовсе на немца. Чисто романский тип, черная курчавщина. И когда ты заговорил о пластической операции… А запертая каюта была лишь отвлекающим маневром. Но стоп! Запертая каюта существует, и явление товарища Лучо вовсе не объясняет запертую каюту!

Гитлер встал на четвереньки, взобрался по спинке кресла, сел.

А что если прямо сейчас взять со стола бутылку и ударить его по лбу? И бить, бить, бить, пока он не умрет?

– Это неправильное решение, Адольф, – будто подслушав его мысли, сказал Генрих, то есть – тьфу! – товарищ Лучо. – Машина давно работает без моего участия. Убей ты старину Луиса хоть дюжину раз, с головы товарища Лучо не упадет ни волоска.

Он осторожно взял бутылку из-под руки Гитлера и осветил бокалы золотистым танцем шустрых пузырьков. Чокнуться, однако, промахнулся, поскольку Гитлер отдернул руку.

– За упокой пьют не чокаясь, – буркнул Гитлер и залпом осушил свой бокал.

– Что и говорить, – сказал товарищ Лучо. – Забавным парнем был этот герр Геблербухер. Впрочем, ты можешь называть меня Генрихом, как в старые добрые времена. Можно – просто Луис или синьор Бунюэль. Можешь даже сам придумать мне любое удобное имя.

– К этому еще надо привыкнуть.

– Прошу прощения за мой невинный обман. Мне очень хотелось познакомиться с тобой в неформальной обстановке. Да и в желании лично проконтролировать операцию нет ничего необычного. Ведь я наблюдал за тобой уже много лет, с тех самых пор, как увидел твоих собачек.

– Каких еще собачек, тьфу на тебя!

– Собачек, тысяча девятьсот пятнадцатого года. Таких вислоухих и милых. Бумага, уголь, свинцовый карандаш.

– Мне и без собачек тошно. Ты обманул меня, Генрих. Жестоко и гнусно. Причем, в ту самую минуту, когда я наконец-то начал считать тебя своим другом. Впрочем, чего такого ты нашел в моих собачках? Обычные штудии. В то время я бурно писал натюрморты с цветами, пейзажи под Ван Гога, да и вообще, брал все, что пробегало мимо.

– Ага! – поддержал Генрих. – Схватишь, бывало, таксу за хвост, привяжешь к радиатору отопления, и пишешь, пишешь, пока она не умрет. Что-то вроде овального портрета Эдгара… И насчет цветочков твоих у меня тоже сразу возникли мысли. Знаешь, что эти невинные собачки, цветочки мне напоминают?

– Ну и? Хочешь критиковать – критикуй. Мне это как с гуся вода.

– Да критики о Гитлере вполне достаточно в обоих полушариях. Эти невинные картинки напоминают рассказы девушек о любви. Такие рассказы, которые сдобные белокурые фройлены переписывают в свои альбомчики. Когда среди чистоты и робких мечтаний нет-нет, да мелькнет эрегированный курчавый фаллос смерти. В частности – эти собачьи глаза. Слишком похожи на глаза самого Гитлера – светлые, чистые, бездонные глаза. Или цветы. Не живые, в вазе с водой, но засушенные. Именно здесь я и увидел все твое будущее, Адольф! Так мы и поменялись ролями: диктатором стал я, а художником – ты. Ну как, доиграем партию?