Мгновенья вечности - [37]

— А теперь что изменилось?

— Она вышла замуж за отчима и меня забыла.

— Случается. Теперь она, наверное, только за собой следит и на тебя никакого внимания?

— Конечно! Нынче она живет только для себя. Меня совсем не видит. Я ей мешаю. И чем старше становлюсь, тем тяжелее в доме. Теперь уже невыносимо.

— Кто обижает? Мать? — сочувственно глянул на Верку криминалист.

— Оба! Мать почти сразу стала ревновать меня к отчиму. Устраивала разборки, гнала из дома. Я убегала от них, куда глаза глядят. Даже в подвале зимой ночевала, чтоб не слышать ее истерик. Ну, отчим вначале не понимал причину и вступался за меня из жалости. Тогда она поднимала бунт и стала грозить, что ночью уроет. Говорила, мол, я ей все печенки прогрызла.

— А кроме матери есть родня?

— Был отец. Теперь его нет.

— Куда же делся?

— Бомжует. Я даже не знаю, живой ли он? Давно его не видела. Он к нам домой не приходит и меня совсем забыл.

— Его прогнали или сам ушел?

— Не знаю. Я со школы вернулась, мать сказала, что отца больше не надо ждать. Он навсегда стал чужим и больше домой не придет.

— Они с матерью плохо жили?

— В последнее время часто брехались.

— Мать при нем спилась?

— Нет. Тогда она не бухала. С отчимом распустилась. Сначала по рюмке, потом фужерами, дальше стаканами, теперь уж из горла. И все мало. Спит с бутылкой под подушкой. Теперь совсем спилась. С нею даже не поговорить. Все время косая. Только и мечтает, как избавиться от меня...

— Почему?

— Ну что тут не понять, к отчиму ревнует.

— А он как к тебе относится?

— Пристает все время. Оно и понятно, надоела ему пьяная баба. Вот и лезет ко мне. Всю ощупал, облапал, исщипал. Сколько раз заваливал, но я не поддалась, хотя по морде много раз получала, а уж упреки и оскорбления всякий день слышу, за каждый кусок хлеба. Он чужой человек, но даже мать говорит в глаза, что мне пора самой зарабатывать и кормить себя как другие. Короче, оба меня в проститутки выпихивают, а я не хочу на панель. Своего Вовку жду. Он служит в армии, просил дождаться. Ему год до дембеля остался.

— Вера, мать знает, что отчим имеет виды на тебя? Ты сама ей жаловалась на него?

— Теперь бесполезно. Она ничего не хочет слушать. Выгоняет меня, я виновата, он ей дороже меня стал. Если когда-нибудь он одолеет, и тогда только я виноватой останусь. Мне хоть в петлю головой влезь. Никому не нужна.

— Ты в школе учишься?

— Нигде! О чем говорить, если жизни дома нет. Хотела в медучилище, да сорвалось,— вздохнула тяжело, и снова слезы покатились по лицу.

— Помочь девчонке надо. Ну, что это с нею творят дома? — встрял Анискин.

— А почему не поступила в училище? Или там конкурс большой? — спросил криминалист.

— Мне отказались помогать,— всхлипнула глухо.

— Странно. Ну-ка, Анатолий Петрович, у вас имеются координаты отчима Прониной и ее матери? Надо бы с ними побеседовать!

— Зачем? Я не хочу налаживать отношения. Вернется из армии Володька, и я уйду к нему. Никто кроме него мне не нужен. Зачем насильно навязываться родителям? Ну не нужна, устали они от меня, сама проживу, без них! Не вызывайте, я не хочу их видеть. Дома устаю от обоих.

Илья Иванович глянул на Анатолия Петровича, кивнул головой, повторив просьбу, Анискин понял, вышел, чтобы пригласить в милицию Веркиного отчима.

Терехин, продолжая беседу с Прониной, внимательно наблюдал за девчонкой:

— Кто теперь содержит тебя?

— Это вы про что? — не поняла Верка.

— Кто кормит, одевает, содержит?

— Пацаны подкармливают, помогают выжить! — улыбнулась слабо, глянув на вернувшегося Анискина, тот кивнул головой, давая знать, что просьбу выполнил.

— Говоришь, ребята помогают? А на маникюр тоже они дают? Этот маникюр стоит не дешево! А ну, каждую неделю по триста рублей выкинуть на ветер? Да на макияж, за искусственные ресницы, французские духи и губную помаду! Не слишком ли щедро для пацанов, какие на курево не всегда имеют, ведь никто из них не работает и не зарабатывает такие деньги, чтобы потакать твоим прихотям. Я уж не говорю о супермобильнике и сапогах, о твоей дубленке и сумке, купленной в бутике. Откуда это все?

— Мне подружки дали на время,— растерялась сбитая с толку Пронина.

— Маникюр тоже? — рассмеялся Илья Иванович и заметил:

— Женщины не дают друг другу даже на время ни сумки, ни телефоны. Ты заблудилась в своих фантазиях. И сама не помнишь, где соврала. Зачем измышления? Прикидываешься несчастной? Где-то проходил этот трюк, но здесь не твои друзья мальчишки, поверившие по неопытности, тут милиция! Перестань изворачиваться и кривляться,— глянул на Анискина, тот сидел, опустив голову.

В это время в кабинет вошел плотный, седоватый человек и спросил:

— Меня вызывали? — приметил Верку, удивился неподдельно:

— А ты что тут делаешь?

Верка хотела выскочить из кабинета, но ее придержал охранник, вернувший Пронину без вопросов.

— Присядьте оба,— предложил криминалист глухо и спросил:

— Вы, Михаил Григорьевич Абрамов, отчим Веры Прониной, так?

Вошедший согласно кивнул головой.

— Как долго вы живете в этой семье? — спросил Терехин.

— Уже три года.

— Как ладите с женой и падчерицей?

— Все нормально у нас. А что случилось?

— Пока ничего. Но ваша падчерица утверждает, что вы с женой выгоняете ее из дома.