Мгновения Амелии - [63]

Шрифт
Интервал

– Мне было очень неудобно отлучаться, – признается Алекс, – но зная, что ты придешь, мне полегчало.

В его голосе слышатся странные нотки, и я, растерявшись, сохраняю молчание.

– Знаешь, – продолжает он, – я говорю от чистого сердца и не пытаюсь заставить тебя остаться, но, пожалуй, ты лучшее, что появилось в жизни Нолана за очень долгое время.

Остаться. Нет, нет, нет. Я не позволю мыслям об отъезде испортить вечер, в котором мне улыбается Нолан Эндсли, Алекс относится ко мне, как к настоящему другу, а фотоаппарат больше не пылится и словно возвращает меня к жизни. Я оттягиваю приближение завтрашнего дня и, чтобы отогнать тяжкие думы, заставляю себя сконцентрироваться на китах.

– На моем месте мог быть любой, – пытаюсь оправдаться. – Просто он нуждался в человеке, который бы увидел его настоящего, а не Н. Е. Эндсли.

Алекс опускает голову, чтобы взглянуть на меня.

– Ага, никогда не сомневался, что он рассказал бы любой встречной девушке о своих сестрах после трех дней знакомства.

Смотрю на Нолана. Когда наши глаза встречаются, складка между его бровей исчезает и он улыбается мне. С глупой улыбкой, которую я не в силах спрятать, машу ему в ответ.

Алекс наблюдает за нами с этакой всезнающей ухмылочкой, и мне хочется дать ему по шее.

– Ничего такого, мы просто друзья, – говорю я.

Ложь. И Алекс меня моментально раскусывает.

– Амелия, не будь идиоткой. Друзья не прикасаются к лицам друг друга, не утопают в глазах друг друга и не сияют при виде друг друга.

Пытаясь не фокусироваться на участившемся сердцебиении от мысли, что Нолан смотрит на меня таким взглядом, я наклоняюсь к Алексу.

– Как красиво, Алекс. Ты не думал стать писателем? Нолану бы не помешал конкурент.

Он ухмыляется.

– Я больше по компьютерам. Там все четко. Да и мне хватает драмы от присмотра за Ноланом. Большего и придумывать не нужно.

– Я часть этой драмы?

Он стучит пальцем по подбородку, будто находится в раздумьях.

– Ты определенно стала неожиданным дополнением к ней.

Несмотря на всю сложность ситуации и последний день моего пребывания, я все-таки решаюсь задать ему вопрос:

– Ты на самом деле не знаешь, кто отправил мне книгу? Кто привел меня сюда?

Растеряв все веселье, он отворачивается.

– По-моему, судьба.

Я хмурюсь.

– Судьбы не существует. Разве что в сказках и диснеевских фильмах. Лично я отказываюсь верить в нее.

– Судьба не перестанет существовать, если перестать верить в нее.

Я закатываю глаза.

– Я что, упустила возможность сфотографировать палатку с печеньями с предсказаниями? Судьба здесь ни при чем. Не знаю, как ей это удалось, но Дженна подстроила, чтобы я получила книгу. Я приехала и…

– Амелия, дело не в Дженне, а в судьбе.

Алекс и его глупые стены. Оказываюсь поймана в ловушку фестиваля, созданного в его мечтах и в реальной жизни, и кажется, он намерен удержать меня внутри и заставить поверить во все, что я давно забыла.

Я потеряла веру в судьбу, когда узнала о смерти Дженны.

Я едва не бросаю Алексу пару-тройку ласковых о том, куда он может засунуть судьбу.

– Надеюсь, сегодня вы не планировали обжиматься в орманской комнате, ведь мне нужна твоя помощь, – объявляет он. – Когда ярмарка закончится, встретимся у пристани. И приведи Нолана.

Я все еще сержусь, но любопытство пересиливает.

– А что там на пристани?

– Увидишь, – подмигивает Алекс и собирается обратно на ярмарку.

– Откуда ты знаешь, что я приду? – интересуюсь я.

– Это твоя судьба, – бросает, не оборачиваясь, Алекс.

Глава 15

Когда потухают мерцающие гирлянды и фейерверки, Нолан подписывает последнюю книгу и со стоном падает на стол.

Я ободряюще, но немного шутливо поглаживаю его плечо, а он кладет ладонь на мою руку, удерживая на месте. Мы ничего не говорим друг другу. Связь между нами ярко сияет, и я понимаю, что своим жестом поддерживаю его. Проклятие разрушилось, но, скорее всего, только я, Алекс и Валери осознают, настолько тяжело этот вечер дался Нолану.

Мы просто слушаем, как из пластмассовых контейнеров на клумбы выливают растаявший лед, как работники за аппаратами сладкой ваты сонно переговариваются, а издалека доносится лай Уолли, съевшего оставшиеся начос и булочки от хот-догов. Алекс все еще бегает где-то по территории ярмарки, собирая в синие мешки деньги и билеты.

– Ты в порядке? – осведомляется Нолан охрипшим от разговоров с жителями Локбрука голосом.

– Да, – мягко отвечаю, согретая открывшейся мне правдой, – а ты?

Он поднимает на меня взгляд, и в уголках его глаз появляются мелкие морщинки.

– Пожалуй, не все паршиво.

Собравшись с силами, Нолан встает из-за стола, становится рядом со мной и пробегается пальцами по моему телу, пока мы смотрим на звезды, сияющие за дымкой от выпущенных фейерверков.

– Что ты ей сказал? Той девочке?

Он издает смешок.

– Конечно же то, что она хотела узнать.

Я отпускаю руку Нолана и поворачиваюсь к нему, но он не отрывает взор от небосвода.

– Ты рассказал ей, что случится с девчонками в Ормании? Серьезно?

Он на какое-то время задумывается.

– Ты так и не спросила, почему я решился давать автографы, – замечает он.

– Чтобы помочь Алексу.

– Нет.

– Чтобы помочь Валери?

Нолан с улыбкой смотрит на меня. При таком освещении его скулы выглядят такими же острыми, как и на портрете в книге.


Рекомендуем почитать
Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Четвертое сокровище

Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.