Мгновения Амелии - [43]

– Нет, – отчеканила я, – нет, так… так нечестно. Будто я обманом заставляю людей принимать меня за ту, кем не являюсь.

Но стоит мне выйти из душа и скользнуть в синее платье Валери, и впервые за долгое время я чувствую себя собой. Несмотря на то что за ушами сбились влажные волосы, что передняя часть платья велика, а подол странно касается ноги между коленом и бандажом, я завязываю в бант невесомую ленту на поясе и не ощущаю фальшивости.

Вопреки напряжению, все еще вибрирующему внутри меня, как датчик задымления, у которого заканчивается заряд в батарейках, я ощущаю себя свежей и отдохнувшей. И с появлением новой к обдумыванию информации ослабевает ноющая тоска по Дженне, отчего мне становится легче дышать, терзания сердца и разума немного отступают.

Я размеренно дышу, пока не вспоминаю о ладонях Нолана на моих щеках.

Глубоким выдохом стираю их отпечаток с кожи и, не обращая внимания на ноющую лодыжку, возвращаюсь в гостевую комнату, чтобы с благодарностью покрутиться перед Валери…

Которой уже нет.

Я думала, что она подождет меня, начнет разглядывать в своем платье и беспокоиться о моем здоровье. Фея-крестная. Но она поправила простыни и убрала миску из-под пасты. Возможно, просто спустилась в магазин.

В кафе ее нет, по крайней мере, в той части, которую видно из лифта. Я захожу за прилавок и заглядываю на прилегающую кухню. Никого.

Наклоняюсь через перила, чтобы взглянуть на первый этаж. Магазин опустел, колокольчик над дверью не шевелится, а камин даже не тлеет. Никаких признаков Валери.

От недолгой прогулки ноет лодыжка, но, будто околдованная, я иду в конец коридора. В дальней комнате горит свет; я сразу осознаю, почему меня нарядили в это платье и раньше закрыли магазин.

Натягивается прочная, как бечевка, но ослабленная после сна связь, когда я приближаюсь к Нолану и орманской комнате.

Ступив на тусклый свет, я притворяюсь, что ступила на землю настоящей Ормании. Я Эмелина. Руки превращаются в ее: поменьше и изящнее, на большом пальце правой надето кольцо, полностью сделанное из сока священного орманского ясеня. Но вместо того чтобы дотянуться до заколдованного снежного шара или усыпанного драгоценными камнями меча, как это сделала бы Эмелина, я тянусь к спящему принцу, чтобы прогнать прочь его дремоту.

Я опускаю взор на Н. Е. Эндсли и Нолана Эндсли, спящих в одном и том же теле. Он свернулся калачиком в центре вышитого на ковре компаса, под головой в качестве подушки лежит толстовка, а из-под сбитой шапки виднеются влажные после принятого душа волосы. С уголка его рта стекает едва заметная ниточка слюны. Я наклоняюсь и нежно трясу его за плечо, задаваясь вопросом, кто после внезапного пробуждения покажется первым: Н.Е. или Нолан.

Сначала он никто, как и все спросонья. Между сном и пробуждением есть миг, когда человек кажется чистой доской, на которой можно случайно переписать всю историю его жизни. Парень моргает один раз, потом второй, третий и тут же, остановив взгляд на моей фигуре, а не на лице, становится Н. Е. Эндсли. Напрягая руки, он резко садится и вытягивает ноги. Но при виде меня из ранимого писателя во враждебной среде проглядывает Нолан, создатель фантастических миров превращается в парня, который боится воды.

– Привет, – мягко говорю я.

– Привет, Амелия.

От слетевшего с его губ имени между нами натягивается нить и, не сопротивляясь, я опускаюсь к нему на пол.

– Как… – он замолкает, указывая ладонью на лодыжку.

– Все не так плохо, – отзываюсь я, – придется отменить скалолазание на этих выходных, но это пустяки. Можно перенести на другой раз.

– Ты планировала заняться скалолазанием?

– Нет, – смеюсь я. Он не улыбается, хотя губы слегка подрагивают, будто Нолан обдумывает эту возможность.

– Ну…

Он запускает пятерню в волосы, понимает, что волосы все еще мокрые, и вытирает ладонь о ковер.

– Уолли здесь? – спрашиваю я. – Он не выглядел таким уж несчастным.

– Этот идиот дома с Алексом. Он в порядке.

– Хорошо. Ну, что с ним все хорошо.

– Ага.

Мы смотрим куда угодно, только не друг на друга, а доносящееся с первого этажа тиканье часов скрадывает тишину.

Если бы я наводила сейчас объектив, то точно скрыла бы одного из нас, чтобы не вызывать у зрителя чувство неловкости.

– Дело в чем-то еще? – наконец интересуюсь я. – Почему ты спишь здесь?

Мы вдвоем наблюдаем за его рукой, скользящей по ковру.

– В Ормании, – начинает он, не поднимая взгляда, – «Древний свод законов» гласит, что пока человек не расплатится за спасение, то будет обязан жизнью тому, кто спас его.

Я моргаю.

– Знаю. Я читала.

Он слегка медлит.

– Итак?

– Итак?

Его рука останавливается, и мы встречаемся испытующими взглядами.

– Как ты хочешь, чтобы я расплатился?

Я сразу же вспоминаю о Дженне: спросить о беседе во время их короткой встречи, о сто первом экземпляре и как она его успокаивала.

Но если стану допытываться об этом, то только предам Нолана. Стану королевой, которая обезглавит рыцаря, наклонившегося, чтобы принести присягу. Я просто воспользуюсь парнем, если сразу после произошедшего на озере попрошу его оформить в слова предательскую истину.

Расспросы о Дженне разорвут только появившуюся между нами связь, а от одной мысли об этом мое сердце начинает болезненно сжиматься.