Мгновенье славы настает… Год 1789-й - [45]
Державина спасло лишь заступничество фаворита императрицы Платона Зубова.
1793 год: там и сям начинается сожжение французских книг и одновременно выходят брошюры, о содержании и стиле которых можно судить уже по одним их заглавиям. В Москве- книжонка под названием "Ах, как вы глупы, господа французы!"; некий генерал Волков сочиняет целую поэму "Дух гражданина и верного подданного, в стихотворчестве никогда не упражнявшегося, на старости злодеяниями французских бунтовщиков воссмятенный". В 1793 году в Петербурге вышла книга "Дифирамб, изображение ужасных деяний французской необузданности, или Плачевная кончина царственного мученика Людовика XVI".
Паника доходит до того, что власти и вельможи уже порою не различают, кто враг и кто друг. Так, схвачен и упрятан в тюрьму купеческий сын Попов, который распространял письма в том духе, что во Франции события ужасные, кровавые и не дай бог России узнать что-либо подобное; однако необходимо торопиться, "не терять времени, пока писатели-иностранцы не догадались сделать наших воинов, их отцов и братьев фурией". Попов больше всего боится крестьянского восстания, когда мужики узнают, что нигде людей не продают так, как в России; он предостерегает, уговаривает пойти на уступки, ослабить или отменить крепостное право, тем самым "погасив малую искру, пока не возгорелось великое пламя".
Впрочем, дух ломки, революции вообще сродни России; разве сокрушительную перестройку старого мира, учиненную в начале XVIII века русским царем Петром, Герцен позже не сравнит с деятельностью французского Конвента?
Просветители против просвещения
Несколько десятилетий, пусть непоследовательно и лукаво, императорская власть России делала ставку на просвещение. Монтескье, Вольтер, Дидро, Руссо — многолетние «союзники» Екатерины II. Задача, мы говорили, простая и ясная: просветить страну без "дурных последствий" этого самого просвещения.
Еще в первые месяцы французской революции царица умно одергивает нелюбимого сына и наследника Павла: тот, узнав о трудном положении, в которое попал Людовик XVI, говорит, что он на месте французского короля разметал бы чернь пушками; мать резко возражает сыну, что "только чудовище может так думать", ибо пушками ничего нельзя исправить.
Вполне разумный, просвещенный взгляд.
До поры до времени…
Но — страх, уже проявившийся в осуждении Радищева и других мерах против «заразы».
И вот, на старости лет, царица в определенном смысле начинает войну против… самой себя! То, что разрешалось, поощрялось, одобрялось в течение десятилетий, теперь заподозрено и осуждено; решается вопрос: какая из двух цариц сильнее — молодая или нынешняя? Кто кого одолеет — прежние книги, журналы, переводы, переписка с философами — или страх перед якобинцами?
Николай Иванович Новиков не был революционером наподобие Радищева и вовсе не мечтал о коренном перевороте, свержении существующего строя; однако он незыблемо верил в пользу просвещения и к тому же был привержен, с годами все более, к масонским, религиозно-мистическим взглядам; не сомневался, что просвещать ближних требует религиозный, нравственный долг. В начале царствования Екатерины II он издавал несколько журналов, где остро, талантливо потешался над невеждами, жестокими и отсталыми помещиками, над поверхностными подражателями французской моде. Может быть, именно оттого, что он не имел "задней мысли" — опрокинуть трон, — Новиков был особенно смел, выискивая и высмеивая противников повсюду.
Однажды он обрушился на журнал "Всякая всячина": это было довольно опасно хотя бы потому, что все знали о личном участии императрицы в подготовке материалов этого издания. Разумеется, имя Екатерины II не стояло на обложке, но именно это позволило Новикову пуститься в рассуждения о непоследовательности, противоречивости, глупости некоторых статей "Всякой всячины"; вдобавок Новиков отмечал, что госпожа "Всякая всячина", как видно, плохо владеет русским языком, ибо слишком уж часто ставит глаголы в конце фразы (намек на родной немецкий язык тайной издательницы журнала). Пожалуй, ни один подданный русских царей никогда не позволял себе подобных печатных дерзостей против самодержавного монарха. Предшественники Екатерины II быстро расправились бы с «безумцем», но царица как бы не обратила внимания; в ту пору находила более выгодным поощрять просветителей-смельчаков… Но пришли 1790-е годы. К этому времени Николай Новиков уже успел внести огромный вклад в культуру: одна треть всех русских книг, изданных в царствование Екатерины II, была выпущена в свет именно его типографией и издательством: переводные романы, стихи, огромное число документов по отечественной историй, книги по науке, путешествия… Позже Александр Герцен заметит: "Новиков был одной из тех личностей в истории, которые творят чудеса на сцене, по необходимости погруженной во тьму, — одним из тех проводников тайных идей, чей подвиг становится известным лишь в минуту торжества этих идей".
1790-е годы: наступает злой час для Новикова. Вполне возможно, что Екатерина вспомнила старые обиды; с другой стороны, ее пугали тайные масонские связи просветителя; по тогдашним настроениям — "у страха глаза велики" — очень легко было приравнять их к якобинским. Несколько раз царица намекала московскому генерал-губернатору Прозоровскому о необходимости заняться Новиковым; губернатор отвечал, что готов исполнить любой приказ, императрица же сердилась и сетовала на нерадивых подданных, которые
