Мгновенье славы настает… Год 1789-й - [46]
Однако ровно через четыре дня после того, как в Петербурге панически начали искать мифического отравителя Бассевиля, Екатерина II все же решилась и подписала приказ об аресте Новикова и его друзей. Он обвинялся в "тайных сборищах", издании "непозволительных книг". Доказательств, строго говоря, не было никаких, потому что Новиков ничего не скрывал; и все тот же Прозоровский, арестовав просветителя, вскоре пожаловался: "Один с Новиковым не слажу; человек он натуры острой, догадливый, характера смелого и дерзкого". Тогда арестованного перевели в Петербург и с пристрастием допрашивали еще несколько месяцев.
За издание тех книг, которые сама Екатерина спокойно читала несколько лет назад, за "тайные собрания", которые никто не запрещал, — а на самом деле только потому, что в Париже революция и Петербург трепещет — за все это Николая Новикова, снова повторим — просветителя, отнюдь не революционера (между прочим, не нажившего никаких капиталов в результате своей бескорыстной деятельности), приговаривают к заточению в крепости на 15 лет.
Один из друзей просветителя, Михаил Багрянский, которого даже не привлекли к следствию, выразил желание разделить заключение с осужденным. Желание удовлетворили; однако даже присутствие друга не спасло потрясенного Новикова, который в камере постепенно начал терять рассудок…
Друзей Новикова, московских просветителей, также приговорили к разным наказаниям. Один из них пытался перерезать себе горло; другого — знаменитого правдолюбца Ивана Владимировича Лопухина — вызывают на допросы к генерал-губернатору.
"Мы, — пишет Лопухин, — со лбу на лоб с кн. Прозоровским беседовали, по крайней мере, часов с двадцать… Долго помнил я все мои ответы, так что мог бы записать их почти от слова до слова; но я настолько устал от упражнения в оригинальном их сочинении, что очень много дней после того приняться за перо была самая тяжкая для меня работа. Заключение же вытекло из такого сильного во мне впечатления, что я никогда не мог его забыть; писав его, я подлинно плакал, обливался, можно сказать, слезами, и точно от причин, в нем изображенных".
Говорили, будто, прочитав откровенные, возвышенные ответы Лопухина, прослезилась и сама царица.
Екатерина II решает не связываться со столь знатным родом — Ивана Владимировича приговаривают к ссылке в деревню, под надзор, он возражает, так как должен находиться возле престарелого отца. В конце концов его оставляют во второй столице…
Очень своеобразным способом защитился другой подозреваемый, Максим Невзоров: когда его по возвращении из-за границы схватили и предъявили приказ Екатерины об аресте, Невзоров прикинулся, что не верит: столь мудрая, просвещенная императрица не может издавать жестоких указов! Ему предъявляют царскую подпись, он отвечает, что — можно подделать. Его привозят к Шешковскому, который всегда занимается тайным сыском, и спрашивают — узнает ли того, кто допрашивает? Невзоров отвечает, что можно загримироваться, прикинуться. Ему говорят, что поведут к императрице, — он стоит на своем, что можно переодеть, обмануть…
Екатерине доложили о столь странной манере защиты, она засмеялась и велела без всякого суда отправить Невзорова в деревню.
Можно считать, что подозреваемый ловко намекнул на противоречия «ранней» и «поздней» Екатерины, и сумел таким образом спастись…
Одновременно разыгрывалась другая шумная история.
Популярный драматург Яков Княжнин еще в 1789 году, накануне французской революции, написал трагедию "Вадим Новгородский". Действие ее происходит в середине IX века в древнем Новгороде. Город не хочет терять своей вольности, и князю Рюрику пытается дать отпор пламенный республиканец Вадим. В конце концов благородный, просвещенный монарх Рюрик берет верх и уничтожает Вадима; но перед тем свободолюбцы произносят (согласно желанию Княжнина) несколько острых монологов против деспотизма и самовластия; вопрошают: "Какой герой в венце с пути не совратится? Кто не был из царей в порфире развращен?"
По ранжиру прежнего, сравнительно мягкого екатерининского правления — в пьесе не было ничего особенно крамольного: побеждает все же просвещенный монарх (такой, как Екатерина II), а республиканец, хоть и благороден, но — повержен. Случалось, в прежние годы полиция несколько раз спрашивала царицу, не запретить ли то или иное издание, где обличается деспотизм; царица, тогда общавшаяся с Дидро и Вольтером, отвечала, что не принимает подобных упреков на свой счет, ибо деспотом не является ("вы называете меня матерью Отечества!"), а раз так- никакие запреты не нужны.
Именно подобными соображениями, вероятно, руководствовался Княжнин, когда готовил свою пьесу для печати. Сам драматург не дожил до ее публикации — умер в начале 1791 года, но рукопись была напечатана в 1793-м, с разрешения собеседницы Дидро.
Княгиня Екатерина Романовна Дашкова, возглавлявшая Академию наук, к якобинцам относилась совершенно отрицательно, поступок Радищева не одобряла: она пыталась изо всех сил «адаптироваться» к екатерининскому правлению и даже немало преуспела на этом пути, получая высокие должности, награды, но при всем желании никак не могла слиться с раболепной придворной массой, утратить гордость и независимость. Поэтому княгиня (мы опираемся на ее знаменитые "Записки") была весьма удивлена и рассержена той «головомойкой», которую царица вдруг устроила ей за «Вадима».
