Мгновенье - целая жизнь - [48]

Коя поднялся со скамейки и быстро зашагал к выходу. Надо срочно найти Квятека.

Квятек не понравился Феликсу, был он человеком вялым, безынициативным, неинтересным. Говорить с ним по душам сразу же расхотелось. Квятек спросил, даже не пытаясь скрыть удивления:

— Так ты что, только из Сибири и уже к нам, просишься в дело? Не хочешь отдохнуть?

— Я двадцать лет отдыхал. Двадцать лет на каторго и в ссылке был оторван от революционной работы.

— И уже не терпится снова на каторгу?

— А уж это как получится, — нахмурился Кон. — Волков бояться — в лес не ходить. Не для того я все это прошел, чтобы теперь в тихом углу отсиживаться. Я тем и выжил, что верил: вернусь и снова включусь в дело. Послушай, Квятек, сведи меня с рабочими.

С минуту Квятек смотрел своими серыми глазами в бородатое обветренное лицо Кона и о чем-то думал. Потом сказал с какой-то затаенной усмешкой:

— Хорошо, завтра в час приходи в кондитерскую «Удзяловую».

Вечером Кона посетили писатели — Жеромский и Даниловский.

— Ты лучше расскажи, что такое японцы? — попросил Стефан Жеромский. У него приятное лицо, высокий лоб с залысинами. Его рассказы и повести из крестьянской жизни, о судьбах повстанцев 1863 года Феликсу очень нравились. — Чем объяснить их феноменальные военные успехи? Ты это должен лучше понимать. Ты ведь там жил в ссылке.

— Я был сослан в Якутию, а не в Японию, — ответил Феликс.

— Но это почти одно и то же. Во всяком случае, это где-то там рядом. Япония и Якутия. Даже звучит почти одинаково.

— Да, конечно. Якутск и Токио разделяет всего каких-нибудь три тысячи километров. А что касается военных успехов Японии, то их гораздо легче и вернее объяснить неуспехами России. Ее неподготовленностью к войне. Бездарным командованием и отсталостью государственного строя. Русские солдаты тут ни при чем. Как и русский народ. Поражение потерпело самодержавие, а не русский народ.

Писатели ушли и унесли с собой холодок обиды, словно их в чем-то обманули.

На другой день в обед он был в кондитерской. Квятек не появился. Вдруг все находившиеся в помещении кинулись к окнам. Феликс тоже выглянул на улицу. По ней густо шли демонстранты: на красных полотнищах Феликс прочитал имена, заставившие учащенно биться его сердце… «Куницкий… Бардовский… Петруснньский… Оссовский»…

Вечером нашел Квятека:

— Ты что ж не пришел? Не смог?

— Да я и не собирался. Я решил сделать тебе сюрприз. Это ведь мы организовали демонстрацию. А что касается встречи с рабочими, это я тебе устрою. В Марках, под Варшавой, забастовка. Поезжай. Послушаешь, о чем говорят рабочие, сам выступишь.

Поехал. Посидел, послушал ораторов, часто называвших имена казненных пролетариатцев. Сам выступил:

— Товарищи! Я только что из России. Видел своими глазами, как в сердцах пролетариев Москвы и других промышленных городов… накапливается ненависть к царизму, к самодержавию. И я, старый политкаторжанин, говорю вам, пролетариям Варшавы: близок день и час, когда объединенный рабочий класс России поднимется на борьбу за свои пролетарские интересы, за интересы всех народов империи… под единым революционным лозунгом: «Долой самодержавие!»

Раздались дружные аплодисменты. Встретивший Кона через несколько дней Квятек сказал, пряча глаза:

— Твое выступление, Феликс, на рабочем собрании… по нашим сведениям… стало известно охранке. Не сегодня завтра тебя арестуют. Поэтому тебе необходимо перейти на нелегальное положение. Твоя подпольная кличка будет… Болеслав.

— Спасибо…

Квятек поднял глаза:

— За что?

— За кличку. Она мне нравится.

— Это Мария придумала. — Кивнул Квятек в сторону сидевшей у окна молодой женщины с большими серыми глазами, с вьющимися русыми волосами. — Кстати, теперь будешь действовать по согласованию с ней. Товарищ Пашковская заведует у нас конспиративными связями, технической частью и финансами.

Феликс подошел, подал руку.

— Себя вы можете не называть, — улыбнулась Мария. — Я вас давно знаю и преклоняюсь перед вашей героической судьбой.

Квятек слушал молча, набычив голову. Так же молча простился.

— Для вас я приготовлю несколько конспиративных квартир, товарищ Болеслав, — сказала Мария, когда они вышли из комнаты, в которой помещался варшавский комитет ППС. — Будете менять их каждый месяц, и таким образом охранка скоро потеряет ваши следы.

— Премного вам обязан, товарищ Мария, — прочувствованно сказал Кон.

— Зовите меня… пани Мария. А еще лучше… просто… Мария.

— Тогда и вы зовите меня просто… Феликс.

— Хорошо, — сказала Мария. — Это тем более удобно, что первые дни вам придется жить в моей квартире. Так будет безопаснее…

Весть о расстреле мирной рабочей демонстрации в Петербурге, шедшей к Зимнему дворцу, взбудоражила Варшаву. Либеральная интеллигенция собиралась в гостиных. Произносились речи, сыпались обвинения на головы правительства, а порою и на головы рабочих, которых расстреливали… Доставалось им за иконы и портреты царя.

В рабочих предместьях останавливались заводы и фабрики, рабочие в цехах собирались на митинги, слушали ораторов, недостатка в которых, как всегда, не было. На один из таких митингов на Сенной улице приехали Феликс Кон и Мария Пашковская.