Межгосударство. Том 2 - [7]
Под каменным мостом
Где прощаются с жизнью
Живут сёстры печали
Под каменным мостом, где предпочитали распрощаться с жизнью, как с возмутительной, но понятой шуткой, жили пубертатные сёстры печали. Старшая печаль и печаль младшая, что неестественно, однако пригодно для изречения другим. Жили как полагается макабрам могущим вызвать симпатию, в небольшом уютном, из тёсаных булыжников, проложенных скрепляющим желчным. Вальма из чего-то морёного, обита настилом из многоугольных древесных, не мог вообразить и Карл Линней. Хоть дом под мостом, упросили хартофилакса обнадёжить крышу гниющими (потому что это история окончательного распада) листьями из собственной вредности и мнительности, нелюбви ко всему, может сверху. Был единственным жителем в округе, в данном рассмотрении вся Родиния. Соседствовал с сёстрами, жилось глянцево-политурно. На праздники в гости, пешкеши, друг у друга предвечных вшей, до локаторы в труху беседовали, апокалипсический хоровод на Юрьев, вместе хоронили выловленные оболочки самоубийц, не смог пустить всё по иному каменный акведук над домом. В этот солнечный обе вышли и присели на круторе, пощипывая соседские бока, подзуживая друг друга снять маисовые портянки и ожидая милейшего. То, сегодня явится, делом несомненным, дождь из лейопельм. Сегодня у старшей ответственный. Говоря без экваторных блужданий, день её. Давно это было (ну не так уж, не так уж), всё равно помнилось и раз в год по случаю импровизированный шабаш-изгаление. От смертного сонномушья жизни, многочисленные, выдуманные сёстрами и принимаемые хартофилаксом, единственным смыслом растянувшегося в пространстве-времени, помимо прочих качественных смыслов. Старику-то что? Да, старику-то что? В своей церкве-оборотне от дня весеннего равноденствия до дня летнего солнцестояния или пока у верховного друида не сделается радикулит роется в папирусной экспликации и книгах, перекладывает с места на место, составляет реестры, собрания, путанее только представление Евдокса о системе мира. Много назад умер епископ, умерли эконом, сакелларий и скевофилакс, единственные друзья, из церкви, богохульствовал в юности, давно. Прибрёл в долину, жительствовали сёстры-бутоньерки, возвёл малую со сменным куполом, было привычней, зажил себе как непорядочный старовер. Вода в реке, виндзейлем основательного агиасмного штокверка, протекавшей близко дебри, всегда отливала одним зеленоватым. Утверждение в духе человека широкой натуры, узревшего уд великана: не слишком широкий, должно быть саженей в семь. Против дома сестёр, под бюгелем затон, на лобное уклейкоорфеон. В дни особенного безделья (когда совесть не пускала их в огород, поправить шляпу кутафье?), налаживали снасть и удили жаброплавниковых, изготовляя суп, высушивая на активности хромосферы и в жернова с хлоридом натрия и покрытосеменным. Расположились на двух мшистых своего предкрылечного бонсэки, лица к излучению, поглядывали в сторону виднеющейся справа церкви и идущей от свит-трека. Ждали, материализуется хартофилакс, имел задатки непредсказуемости, мог из затона, схватив за ноги и утянув в свидетели на рыбный процесс. Тот праздник старшей позабыл и думать. Давеча под вечер наткнулся на два неизвестных с Зенд-Авестами, не замечены при последней описи, пролистывать и заносить в реестр. Досье долгим и кропотливым, стойкие задатки криптостатиста и квазичинодрала, но по сердцу-сгустку. Провозился до утра, разобрался с первым из под гнёта экстерьера чуланом. Без передышки за второй, пока пёрло. Фанза, маленькая деревянная изба подле церкви, распёрта одной комнатой. В ней спал, в ненастную погоду провизировал, в прелестную выходил с этим на натуру и сиживал за столом-чемоданом. Библиотека и фолиоарсенал в капелле, в отведённом конкорсе, позади алтаря. Поддоны до пятисаженного. Подобной по редкости мало где можно, не заливал спумулитом Везувий. Собраны элукубрации досократиков и послеплатоников, потуги бочковых поэтов и сочинителей небылиц. Стеллаж отведён под образ хранения свитков, кодицил-директив, свидетельств древних папирологий и вымерших народов, вымерло несколько больше, привыкли полагать теперешние атеисты и социал-демократы от науки. Свет масляные пентагриды, местожительство стены, каждая в отдалении от, не подкоптились, не перехода к пиромании. Проглядывая сквозь пальцы химический арахин, не одарённого в алхимии из когда-либо рождавшихся, сумел горючее, не прогорающее со скоростью сала. Наполненная до краёв могла без перерыва на выпростать фитилёк около десяти. Пролистывал том из сундука, наткнулся на фарцеции легкомысленного, сеющего маловесные, пропаганда ничего, кроме глума и утехи для стрекозьих умов. Бывает отрадно для измученных тяжкими раздумьями базальных ганглий. «Сказ о японо-итальянской дружбе». (Сочинение господина Изуверова). «Эпизод первый. Мигрень у Маркиза. Вынужден послать за доктором. Должны явиться двое из якудзы, получить изрядную на развитие япономамы. Деньги в кожаном портфеле.
– Что там и во сколько?
– Доктор сейчас, якудза потом.
Эпизод второй. Ганс пренаглым образом рвёт яблоки, укладывает в чрево потрёпанного портфеля. Озирается на стоявшую в глубине сада хижину, опасается появления хозяина.
Только 6 глав, пусть и составляют эпос-что-было, мало любить чтение до дислексической дрожи, история в категории детектива, даже если написано всё, спрошу, вы бывали в выколотой окрестности? там по-прежнему туман? Аннотация тоже улика, универсальное прочтение утка как и эрудиция, премоляродробительная сатира на историю человечества, все расследования всех переданных по наследству абсурдов, комната для ознакомления может и не закрываться на сисситии.
Апрель девяносто первого. После смерти родителей студент консерватории Тео становится опекуном своего младшего брата и сестры. Спустя десять лет все трое по-прежнему тесно привязаны друг к другу сложными и порой мучительными узами. Когда один из них испытывает творческий кризис, остальные пытаются ему помочь. Невинная детская игра, перенесенная в плоскость взрослых тем, грозит обернуться трагедией, но брат и сестра готовы на всё, чтобы вернуть близкому человеку вдохновение.
«Долгое эдвардианское лето» – так называли безмятежное время, которое пришло со смертью королевы Виктории и закончилось Первой мировой войной. Для юной Делии, приехавшей из провинции в австралийскую столицу, новая жизнь кажется счастливым сном. Однако большой город коварен: его населяют не только честные трудяги и праздные богачи, но и богемная молодежь, презирающая эдвардианскую добропорядочность. В таком обществе трудно сохранить себя – но всегда ли мы знаем, кем являемся на самом деле?
Этот роман покрывает весь ХХ век. Тут и приключения типичного «совецкого» мальчишки, и секс, и дружба, и любовь, и война: «та» война никуда, оказывается, не ушла, не забылась, не перестала менять нас сегодняшних. Брутальные воспоминания главного героя то и дело сменяются беспощадной рефлексией его «яйцеголового» альтер эго. Встречи с очень разными людьми — эсэсовцем на покое, сотрудником харьковской чрезвычайки, родной сестрой (и прототипом Лолиты?..) Владимира Набокова… История одного, нет, двух, нет, даже трех преступлений.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Ольга хотела решить финансовые проблемы самым простым способом: отдать свое тело на несколько лет Институту. Огромное вознаграждение с минимумом усилий – о таком мечтали многие. Вежливый доктор обещал, что после пробуждения не останется воспоминаний и здоровье будет в норме. Однако одно воспоминание сохранилось и перевернуло сознание, заставив пожалеть о потраченном времени. И если могущественная организация с легкостью перемелет любую проблему, то простому человеку будет сложно выпутаться из эксперимента, который оказался для него слишком жестоким.
…22 декабря проспект Руставели перекрыла бронетехника. Заправочный пункт устроили у Оперного театра, что подчёркивало драматизм ситуации и напоминало о том, что Грузия поющая страна. Бронемашины выглядели бутафорией к какой-нибудь современной постановке Верди. Казалось, люк переднего танка вот-вот откинется, оттуда вылезет Дон Карлос и запоёт. Танки пыхтели, разбивали асфальт, медленно продвигаясь, брали в кольцо Дом правительства. Над кафе «Воды Лагидзе» билось полотнище с красным крестом…