Между ушами. Феномены мышления, интуиции и памяти - [40]

В дальнейшем Гибсон детально анализирует особенности видимого поля. Если видимый мир безграничен и простирается по всем направлениям – вперед, назад и в стороны, то видимое поле ограничено (примерно 150×180 градусов) и имеет форму овала. В центре видимое поле четкое и ясное, а у границ делается все более расплывчатым. При движении глаз от одной точки фиксации к другой видимое поле перемещается, а видимый мир стабилен. Видимый мир всегда ориентирован в соответствии с гравитационной вертикалью, а вот видимое поле этой характеристикой не обладает. Если вы наклоните голову, видимый мир останется на месте, а видимое поле сразу же накренится. Наконец, видимый мир константен. Последнее означает, что в видимом мире мы воспринимаем трехмерные формы объектов, а вот в видимом поле – только проекционные. Гибсон подчеркивает, что видимое поле никогда не бывает совершенно плоским, как, например, картина, но и по-настоящему глубоким его тоже не назовешь. Конечно, и в видимом мире вы можете воспринять шар как эллипс, но вы все равно знаете, что это шар. А вот в видимом поле вы сплошь и рядом можете об этом не догадаться. И еще одна примечательная деталь: «Мозаика видимого поля искажается при движении. Так, например, когда наблюдатель движется в направлении какой-либо точки, видимое поле начинает растекаться от этой точки, а феноменальные поверхности мира всегда остаются жесткими». (Дж. Гибсон, Экологический подход к зрительному восприятию.)

Мы полагаем, что читатель уже сообразил, куда мы клоним. Видимое поле весьма похоже на те странные картинки, которые рисовались Стрэттону, Эверту, Снайдеру и другим психологам, когда они пристально вглядывались в предметы, пытаясь угадать, прямые они или перевернутые. Ощущение иллюзорности и непривычности мира тоже говорит о том, что надевшие инвертирующие линзы ученые, по всей вероятности, имели дело с видимым полем. На это обстоятельство как раз и обратили внимание отечественные психологи А. Д. Логвиненко и В. В. Столин, поставившие эксперимент, с которого мы начали эту главу. Подвергнув истязаниям студентку Л. И. Иноземцеву, они искали ответ на вопрос, в каких отношениях видимое поле находится с видимым миром. Они предположили, что зрительный образ – это многоуровневая структура. Самый нижний его этаж жестко связан с ретинальной картинкой и, по сути дела, является простым набором чувственных форм – цветных поверхностей, углов, контуров и теней. Эта беспорядочная мозаика, видимое поле по Гибсону, сама по себе не дает никакого представления о вещах и выступает в роли фундамента, на котором возводятся верхние этажи, наполненные содержанием и смыслом. Их количество зависит от объема наших знаний о мире, установок, индивидуальных особенностей психики, наконец, от нашего воображения. Другими словами, смотреть и видеть – далеко не одно и то же. Чтобы построить полноценный зрительный образ, нужно сознательным усилием сконструировать видимый мир, оттолкнувшись от пресного видимого поля, не несущего почти никакой полезной информации. И когда хаос чувственных форм будет под завязку нагружен предметным содержанием, окружающий мир обретет яркость и выразительность. Мы начинаем овладевать этим искусством в раннем детстве, когда предметы вокруг нас еще ровным счетом ничего не значат и представляют собой сплошные голые формы. Скажем, стол с лежащей на нем книгой – это просто-напросто большой прямоугольник с прямоугольником поменьше. Чем старше мы становимся, тем богаче и стабильнее наш видимый мир, и тем меньше в нем прелести и новизны. Поэтому взрослому человеку приходится приложить серьезное усилие, чтобы продраться через напластования смыслов к изнанке вещей и увидеть мир как картинку.

Инвертирующие призмы на порядки облегчают эту задачу. Стоит лишь надеть специальные очки, как предметное содержание моментально рассыпается в пыль, и мы оказываемся в положении маленького ребенка. Верхние этажи начисто снесены, и нам предстоит, как в далеком детстве, вновь построить на обнажившейся мозаике контуров и плоскостей полноценный видимый мир. Правда, тут имеется дополнительный нюанс, поскольку пол и потолок у нашего фундамента поменялись местами. Как же строить на столь шаткой основе и насколько прочным окажется возведенное здание?

Ответ на этот вопрос должен был дать эксперимент Столина и Логвиненко. Лида Иноземцева носила инвертирующие призмы две недели (точнее, 15 дней) и добилась очень хорошей адаптации. Но поначалу ей пришлось исключительно тяжело: в первые дни ассистенты не отходили от нее буквально ни на шаг. Элементарные двигательные навыки расползлись по швам, и все нужно было начинать сызнова. Без посторонней помощи Лида не могла даже сесть за стол, а простейшие операции с вилкой и ложкой представлялись и вовсе неразрешимой проблемой. Даже ночью не было покоя – во сне Лиду непрерывно преследовали жуткие кошмары. Видимый мир как ветром сдуло, и девушка оказалась лицом к лицу с чудовищной чехардой развоплощенных геометрических конструкций. Константность упала ниже нуля и выражалась отрицательной величиной. Напомним читателю, что константность восприятия формы – один из важнейших признаков, характеризующих способность испытуемого правильно оценивать форму предмета независимо от ракурса рассматривания. В видимом мире предметы трехмерные, а в видимом поле – сильно уплощенные, проекционные. Если коэффициент константности равен единице, у вас все в порядке с видимым миром, а если нулю, то никакого видимого мира и в помине нет – одно сплошное видимое поле. Короче говоря, уже в самом начале эксперимента стало совершенно очевидно, что инверсия ретинальной картинки вдребезги разрушает видимый мир, и восприятие остается один на один с видимым полем.