Между ушами. Феномены мышления, интуиции и памяти - [27]

В кратковременной памяти информация может храниться несколько минут. Это уже не просто фотографический отпечаток внешнего мира, а некоторая его интерпретация. Кратковременная память не безразмерна и может удовлетворительно оперировать сравнительно небольшим числом объектов, как правило, от 5 до 9, то есть 7±2. Между прочим, из этой особенности нашего восприятия растет магический смысл числа семь, столь богато представленный у разных народов. Все вертится вокруг семерки: «Семь бед – один ответ», «Семеро одного не ждут», «Семь раз примерь, один – отрежь», «У семи нянек дитя без глазу», «Семеро с ложкой – один с сошкой» и т. п. Семь дней творения в Библии, семь смертных грехов, семь чудес света у древних греков, семь дней недели, наконец… Даже с наскальных росписей верхнего палеолита семерки сыплются как из рога изобилия. Правда, некоторые исследователи полагают, что магия семерки у древних родилась из наблюдений за движением семи светил на небосводе, но почитание числа семь в сфере быта, труда и ремесел голой астрономией не объяснишь. Психологическое толкование выглядит куда убедительнее.

Некоторые объекты из кратковременной памяти переводятся в долговременную, где они могут сохраняться очень долго, вплоть до конца жизни. Емкость долговременной памяти исключительно велика: любая мелочь, невзначай промелькнувшая мимо нашего сознания, рано или поздно распихивается по ее кладовым. Конечно, какие-то пределы у долговременной памяти должны быть непременно, ибо головной мозг является конечным устройством, состоящим из 50 миллиардов нервных клеток, но одно можно утверждать наверняка: полутора килограммов желеобразной субстанции, спрятанной внутри черепной коробки, вполне достаточно, чтобы запечатлеть всякий чуточный поворот нашего земного бытия. Другое дело, что извлечь необходимые сведения из абиссальных омутов подсознания, как правило, не представляется возможным.

Однако бывают и счастливые исключения. Психолог Г. Джаспер однажды побаловал коллег историей о заурядном каменщике, описавшем под гипнозом все щербинки и неровности кирпичной стены, которую он выкладывал за двадцать лет до гипнотического сеанса. В психиатрических талмудах можно при желании раскопать великое множество подобных случаев. Феномен гипермнезии (сверхпамяти) известен очень давно и обычно компенсирует банальную амнезию – потерю памяти в результате травмы или какой-либо патологии иного генеза. Разумеется, амнезия далеко не всегда приводит к развитию гипермнезии (откровенно говоря, это случается достаточно редко), а вот уникальной памятливости без сопутствующей амнезии не встречается практически никогда.

Молодая неграмотная женщина заболела лихорадкой и в бреду заговорила по-гречески, по-латыни и на иврите. Лечивший ее врач выяснил, что девочкой она жила в доме у пастора, который, расхаживая по комнате, читал вслух свои богословские фолианты, сопровождая чтение пространными комментариями. Врач не поленился разыскать этого пастора и нашел в книгах из его домашней библиотеки те места, которые больная воспроизводила в бреду. Между прочим, когда она выздоровела, то не смогла вспомнить ни одного слова из своих монологов.

Точно так же камердинер испанского посла в Париже (разумеется, тоже испанец, не знавший по-французски ни слова), в горячке произносил долгие речи, которые репетировал его хозяин, а по выздоровлении растерял все свои таланты, неведомо откуда вынырнувшие. Английский врач Аберкромби описал больного, который впал в беспамятство после черепно-мозговой травмы, а когда пришел в себя, то вдруг заговорил на языке, которого в больнице никто не знал. Оказалось, что это был валлийский язык, а больной – действительно уроженец Уэльса – уже тридцать лет жил в Англии и слыхом не слыхивал родной речи. По мере выздоровления он постепенно забывал валлийские слова и в конце концов перешел на привычный английский.

Итак, следы, даже самые ранние и мимолетные, где-то хранятся и не думают выветриваться из памяти. Впервые этот факт экспериментально подтвердил канадский нейрохирург У. Пенфилд, проводивший электростимуляцию различных отделов височной коры у больных, страдавших очаговой эпилепсией. Послушаем С.М. Иванова: «Однажды, когда он подвел электрод к одному участку височной доли <…>, больная, находившаяся в полном сознании и ничего не чувствовавшая, вскрикнула, а потом заулыбалась. Она внезапно увидела себя маленькой и снова пережила испугавшее ее в детстве событие. Стимуляция того же участка перенесла другую больную на двадцать лет назад, и она увидела себя с новорожденным ребенком на руках. Третья услышала голос своего маленького сына, доносившийся со двора вместе с криками ребят, лаем собак и гудками автомобилей; четвертая прослезилась от умиления, очутившись в своей родной церкви в Утрехте во время рождественского песнопения.

<…> Пенфилд предположил, что эта зона управляет отбором и активацией отрывков прошлой жизни. Но интересней всего были особенности этой активации. «Когда электрод нейрохирурга случайно активирует запись прошлого, – пишет Пенфилд, – это прошлое развертывается последовательно, мгновение за мгновением. Это напоминает работу магнитофона или демонстрацию кинофильма…» Время в этом фильме всегда идет вперед со своей собственной неизменной скоростью. Оно не останавливается, не поворачивает вспять и не перескакивает на другие периоды, как в настоящих фильмах. Скорее это похоже на экранизацию классической пьесы, автор которой ревностно придерживается принципа трех единств. Если убрать электрод, фильм обрывается, но, поднеся электрод к той же точке, фильм можно продолжить. При этом целый эпизод может быть показан повторно. Но если электрод попадет в другую точку, на экране сознания могут вспыхнуть кадры другого фильма – сцены другого периода жизни».