Между нот - [35]

– А ты быстрая, – выдохнул он, уронив ромашки на траву, чтобы положить обе руки на колени.

Я покачала головой, пытаясь отдышаться, и прислонилась спиной к дереву.

– А ты как известный бегун.

– Я никогда раньше не перепрыгивал мертвых людей, – сказал он. – Надеюсь, они не возражают.

С этой точки обзора надгробные плиты выглядели как места в амфитеатре. А мы были в центре сцены. Они сидели тихо, терпеливо. Слушали.

– Не думаю, что они возражают, – мягко сказала я.

Парень прислонился плечом к дереву рядом со мной. Его лицо было в нескольких дюймах от моего, достаточно близко, чтобы я могла разглядеть серебристые кусочки, благодаря которым его бледно-голубые глаза сияли. Словно почувствовав, что я хочу получше их разглядеть, он откинул волосы назад. Но те вернулись на место.

– Пора подстричься – пробормотал Джеймс.

Я покачала головой.

– Нет.

Джеймс прикусил губу, когда между нами промелькнуло неловкое молчание. Собирался ли он поцеловать меня здесь, на кладбище? Не могла решить, будет ли это романтично или жутко. Раздумывая над этим, я поняла, что мои губы сухие, но, если я оближу их, он поймет, что я думаю о поцелуе.

Вместо этого он поднял ромашки.

– Вот.

– Для меня?

Он улыбнулся.

– Или ты можешь выбрать, кому мы их оставим.

Мои глаза широко раскрылись.

– О, да, – сказала я, прижимая ромашки к груди.

Джеймс кивнул в сторону ближайшего ряда надгробий, и я прогулялась вдоль них, читая имена и даты. Остановилась я перед камнем в форме сердца, который увековечил память о мужчине по имени Джеймс и его жене Кларе.

– Для них, – сказала я. – Джеймс Алоизиус Робертсон и его жена Клара Роуз.

На лице Джеймса мелькнул странный взгляд, будто он увидел призрака.

– Ты их знаешь? – спросила я.

Он покачал головой.

– Нет, я… хм… – парень отступил назад и сел на скамейку перед их могилой. – Я всегда сижу здесь, когда прихожу. Просто забавно, что ты выбрала это место.

Я присела на корточки перед камнем и провела пальцами над выгравированными датами. Они оба ушли в сентябре, пять лет назад: Клара – шестнадцатого числа, а Джеймс – двадцать третьего.

– Это сегодня, – сказала я. – Он умер ровно пять лет назад в этот день.

Джеймс кивнул.

– Через неделю после жены, – сказал он тихо. – Не смог без нее жить.

– Разве это не мило? Печальным образом, – сказала я.

Я положила цветы перед камнем и присоединилась к Джеймсу на скамейке. Мы сидели тихо, над нами шелестели листья от легкого ветерка. Несколько из них развевались на земле при каждом порыве ветра.

– Ты был прав, – сказала я. – Здесь хорошо. Деревья…

– Деревья хороши, – сказал он, улыбаясь.

У меня возникло желание спросить, были ли книги в кладовке его, чтобы удостовериться. Но мне нравится вся эта секретность. Это помогает мне пережить каждый день, в ожидании книги или записки, небольшой подарок специально для меня. Если я раскрою себя, это будет уже не то.

Джеймс внезапно встал.

– Я должен показать тебе кое-что, – сказал он.

Я поднялась на ноги и последовала за ним. Парень подвел меня к краю наивысшей точки холма с видом на кладбище. Мы стояли перед рядами надгробий. Потом он сказал одно единственное слово, которое испугало и взволновало меня больше, чем любое другое в английском языке.

– Спой.

Я обернулась, чтобы посмотреть на его лицо. Как он узнал? Как он мог…?

– Или кричи, или читай стихи, или отбивай чечетку, – он широко раскрыл руки. – Или пой йодлем. (Прим.: Йодль (нем. Jodeln) в культуре различных народов – особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков.)

– Йодлем?

Джеймс рассмеялся.

– А может, и нет. Вот. Я покажу тебе.

Джеймс нежно подтолкнул меня в сторону, повернув мои плечи так, чтобы я стояла к нему лицом.

– Не смейся.

Я покачала головой.

После чего он заговорил с легким британским акцентом.

– Но, тише! ... Что за свет в окне блеснул? Это восток, а Джульетта – солнце.

Джеймс мимолетно мне улыбнулся.

Я никогда не видела или не читала версию спектакля «Ромео и Джульетта», но я смотрела фильм с моей мамой, с очень молодыми Леонардо ДиКаприо и Клэр Дэйнс. Поняла не все, что они говорили, но то, как они смотрели друг на друга, объясняло достаточно.

Я подняла руки к лицу, поглядывая украдкой на Джеймса сквозь пальцы.

– Посмотрите, как она опирается своей щекой на руку! Перчаткой быть на этой белой руке, чтобы щеки ее касаться мне!

Он остановился, отошел назад, словно сойдя со сцены, и тот Джеймс вернулся.

– Руки как раз вовремя, – сказал он. – Теперь твой черед.

Я закрыла лицо и покачала головой.

– Не-а.

– Давай же, – он схватил меня за запястья и, нежно встряхивая, притянул к своей груди. – Это весело. Мертвые люди создают большую аудиторию. Ты можешь делать все, что пожелаешь.

Мои запястья все еще находились в его руках, и я не сделала ни одного движения, чтобы отдернуть их. Его руки теплые и сильные, а я нуждалась во всей силе, которую могла получить, если собиралась петь надгробным плитам. Или еще страшнее, Джеймсу.

Но затем я увидела, как мои часы выглянули между его пальцами, и время… о нет.

– Какой сегодня день?

– Эм, вторник?

– О, черт возьми. Я должна быть дома и встречать близнецов у школьного автобуса. Я обещала, что не забуду, – на часах уже четыре, и через десять минут автобус привезет их. – Если меня там не будет,… если мой брат… Могу я воспользоваться твоим телефоном?