Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - [214]

— Далеко не такой привлекательной, каковой вы сами себя находите, — резко ответил я. — Вы королева Англии и моя жена, а не просто дочь Томаса Болейна или фрейлина, исполняющая роли в живых картинах и собирающая вокруг себя обожателей.

— Только потому, что никто из придворных не любезничал с Екатериной…

— Ваше немыслимое поведение, — прервал я Анну, — не оправдывает глупое соперничество с ней. Екатерина родилась в королевской семье, и она понимала, к чему обязывает ее положение царствующей особы!

— А я не понимаю? — возмущенно вскричала она и взвилась, точно кобра, изготовившаяся к атаке.

— Судя по всему, нет, — спокойно ответил я.

* * *

Тем не менее вечером я устремился в опочивальню королевы. Моя страсть к ней разгорелась с редкостной силой. Мне хотелось сорвать с нее покров серебристой паутины, проникнуть в ее неприступный чертог, разрушить ее странный, затворнический эротизм. Анна, Анна…

LXII

Воспоминания о тех серебряных ночах поддерживали мой дух, который был угнетен событиями суровой зимы 1534/35 года. Томас Мор провел эти месяцы в Тауэре, так же как епископ Фишер, заключенный туда чуть позже. Они содержались в «хороших» камерах, а не в подземных склепах, где в темноте и холоде томилось около дюжины беспомощных, закованных в цепи мятежных монахов.

Бросить вызов монаршему верховенству и отказаться от присяги осмелились братья трех орденов: фанатично набожные францисканские обсерванты, картезианцы, подчеркивающие важность молитв и умерщвления плоти, — в сущности, просто кучка отшельников (именно к ним, естественно, мечтал примкнуть Мор) — и бригиттинский орден в Сайоне.

К обсервантам я питал особую привязанность. В их главной часовне в Гринвиче я венчался с Екатериной, и там же крестились Мария и Елизавета. Я знал, что представители этого ордена добродетельны и праведны. Но они полагали своей главной миссией проповедничество. Монах Пето уже осудил меня как Ахава.

Обсерванты славились красноречием, и их утверждения крайне ценились не только в Англии, но и за ее пределами. Я считал своим долгом утихомирить их, и мне это удалось. В августе тридцать четвертого года в стране было семь общин обсервантов, где жили сотни две монахов. К декабрю не осталось ни одной. Отказавшись признать над собой власть короля, они перестали существовать в Англии. Монастыри закрыли, и братьев разогнали. Вот так.

Из-за картезианцев возникли иные сложности. Они упорно чинили препоны как земным посредникам Господа, так и Его помазаннику королю. Они боролись, спорили и всеми доступными способами возводили досадные преграды… как и их полубогиня Екатерина. Как же они были похожи! Какие сходные умыслы созревали в их головах!

И их ждала одинаковая судьба: уединенное бытие и заточение.

Бригиттинцы, монашеский орден, принимавший как мужчин, так и женщин, жили в Сайонском монастыре поблизости от Ричмонда. Ричард Рейнолдс, их ученый приор, проявил ту же несговорчивость, что и Екатерина.

Остальные подданные приняли присягу. Даже домочадцы Мора. Мои послы вернулись из северных графств, и в их списках не оказалось мятежников, подписавшихся в отказном листе.

Королевское восстание завершилось успешно. Вызов, брошенный Его Святейшеству, — самовольное признание незаконным брака с Екатериной — получил одобрение благодаря присягнувшей на верность стране. Поразительным мне представлялась не сама возможность одобрения, а слабое сопротивление со стороны подданных. Осуждавшие меня пессимисты и недоброжелатели предсказывали, что ни англичане, ни Папа, ни Франциск с Карлом не потерпят оскорбления веры. Однако английский народ пусть неохотно, но смирился, Папе пришлось объявить мне священную войну, которую так и не поддержали Франциск и Карл. Отменная компания! А тем временем я правил самовластно, чествовал королеву Анну и вынудил остальных поступить так же.

Я неустанно молился о том, чтобы Мор и Фишер раскаялись и решили принести присягу. Они были восприимчивыми людьми, и, безусловно, Святой Дух мог снизойти на них.

* * *

А вот Анна, видимо, возлагала надежды на их стойкое противостояние. Я совершенно не понимал, почему она таила злобу на почти незнакомого ей Мора, ведь он вел себя по отношению к ней вежливо и почтительно.

— Нет, он отказался приехать на мою коронацию, — язвительно возразила она в ответ на мой вопрос, — и придумал оскорбительную притчу о том, что участие в ней повлечет за собой потерю его целомудрия.

Она возвела глаза к небесам и молитвенно сложила ладони.

— Он живет в другом времени, — рассмеявшись, заметил я. — Ему уже пятьдесят семь лет, и родился он, когда Англией правил еще мой дед. Потому и мысли свои он выражает архаически.

— Тогда я рада, что вам ближе веяния нового времени. Его мир стал passé[90].

— Passй. Зато вы, моя куртизанка, упорно продолжаете держаться за французский стиль!

Я заключил ее в объятия.

— Но он действительно стал passй, — заявила она и, смеясь, ускользнула от меня. — Мор хранит верность тому, что уже умерло. Возможно, тот мир был прекрасен, но он отжил свое, он умер. И не я виновата в этом! — явно разволновавшись, воскликнула Анна.

Мы сидели в зимней гостиной Ричмондского дворца. Во времена Екатерины в этой комнате висели занавеси с библейскими сюжетами, были устроены молитвенные ниши. Теперь в окна беспрепятственно лился солнечный свет, а из них открывался великолепный вид на замерзшую Темзу.