Мейсвилльский менестрель - [2]

— Рад тебя видеть, Гейл, — сказал Робертс.

— А у тебя что слышно, Робертс? — спросил Стефен.

— Да, вроде, что ваш Старик сюда собрался.

— Разминулся ты с ним: он вчера после обеда нагрянул, а вечером сразу отвалил.

— Завтра будет?

— Что тебе сказать? Мотает его так, что сам черт не поймет.

— Да, один черт и знает, как к нему подступиться. Была не была, загляну к вам завтра опять. А ты, вижу, расположен к высокой поэзии?

— Взял в библиотеке.

— Ну, и как оно тебе?

— Не люблю стихов, где нет рифмы, — сказал Стефен.

— Такие наверно писать проще, — заметил Робертс.

— Не думаю. Рифмовать ведь совсем не трудно, если дано. Вот у Эдгара Геста, например, здорово получается.

— А откуда ты знаешь, что ему легко рифмовать?

— По стихам видно, — сказал Стефен и, помолчав немного, добавил. — Я, кстати, и сам пробую.

— Так ты, значит, поэт? — удивился Робертс.

— Ну, уж, поэтом бы я себя не назвал, но пара стишков имеется, и совсем это не как работа, а вроде забавы. Другие, может, скажут, что вздор это, только мне всё равно нравится их писать.

— Дай почитать! — с любопытством попросил Робертс.

— Стоит ли? Я, кажется, повыбрасывал. Три года назад я сочинил стих своей женушке ко дню рождения, так ей очень понравился. Дам тебе его почитать, только посмотрю, есть ли здесь какая‑то копия.

Прекрасно он помнил, что копия есть и где точно она лежит.

— Ладно, поищу, — сказал Робертс.

Стефен порылся по ящикам, а потом открыл тот, где прятал свои рукописи.

— Вот этот пустячок я написал жене ко дню рождения. Тебе, может, не понравится. Назвал я его «Стелле». Так ее зовут, мою женушку.

Чарли Робертс прочел стих:

Стелла, тебе двадцать три — годы пока молодые,

И волосы у тебя всё ещё золотые.

Мне вот сказали, что имя твоё на латыни значит «звезда».

Стелла, поверь, что такой я тебя и видел всегда:

Глаза, и волос золотых твоих облако целое.

Я счастлив с тобою, и это я смело скажу тебе, Стелла.

Не могу дорогого подарка я сделать тебе сейчас:

Ведь всё, что я получаю, на жизнь уходит у нас.

Ты знаешь сама, что теперь мы в долгу, как в шелку,

Но верь, что богатым я стать однажды смогу.

Дождись же этого дня в красе молодой и во здравии,

Тебя ни за что, никогда и нигде не оставлю я!

И тогда принесу я тебе ещё лучше гостинец

В самой роскошной из самых роскошных гостиниц.

Надеюсь я, год, что придёт, будет для нас отраднее,

И любовь наша в нём расцветёт жарче, а не прохладнее,

Что жизнь наша станет, как поле златое и спелое -

Всё это желаю тебе в день рождения, Стелла, я.

— И ты хочешь сказать мне, что так вот запросто взял и написал это? — усмехнулся Робертс.

— Да, честное слово, за полчаса.

— Знаешь, — сказал Робертс, — дай его мне.

— А зачем?

— Я его для тебя напечатаю.

— Где?

— В нью–йоркском «Стандарте». Там есть у меня друг, Джордж Бэлч. Он поставит его в свою колонку. Бэлч ничего тебе не заплатит, но если стих появится с твоей подписью, он сможет привлечь внимание людей, которые готовы заплатить за поэзию. Тогда у тебя будет неплохой приработок.

— А сколько за это платят?

— Знаешь, большие журналы дают иногда по доллару за строчку.

— Я даже не считал, сколько там строчек.

Робертс подсчитал.

— Восемнадцать, — сказал он. — Я знаю старикана Таунсэнда и могу поспорить, что он тебе и в неделю столько не платит.

— А у меня это за каких‑нибудь полчаса получилось, — удивился Стефен.

— Так ты позволишь мне послать его Бэлчу?

— Не знаю, посмотрю, есть ли еще копия.

— Должна быть у твоей жены.

— Должна, наверно.

В этом‑то он ничуть не сомневался.

— Так что пошлю по почте прямо сегодня вечером, вместе с запиской. А если напечатает, я пришлю тебе газету.

— Знаешь, у меня есть один стих еще длиннее, — сказал Стефен.

— Ну, давай и его.

— Нет, пока придержу, раз твой друг не платит…

— А ты прав. Нечего задарма разбрасываться. Подожди, пока этот напечатают и к тебе обратится редактор какого‑то журнала. Я в этом и не сомневаюсь. Тогда сможешь отдать ему, что у тебя уже написано и писать еще, пока не нагребешь столько, что сам выкупишь у старого скупердяя всю эту Мейсвилльскую газовую компанию.

— Не нужна мне никакая газовая компания, да из этой тоже хотел бы убраться. Я бы писать хотел.

— Вот и займись!

— Надо ведь на жизнь зарабатывать.

— На жизнь! Смотри, если ты можешь написать на восемнадцать долларов за полчаса, значит за час — на тридцать шесть долларов, а в день… Сколько ты здесь торчишь?

— Десять часов.

— Триста шестьдесят долларов в день! Если это не называть жизнью, так я лучше стану предлагать маникюрные наборы для аквариумных рыбок.

— Нет, так быстро я не могу. Нужно дождаться вдохновения, — сказал Стефен.

— Доллар за строчку кого хочешь вдохновит. Ну, а на те часы, когда сам не сможешь, нанял бы кого‑нибудь, чтобы делал это за тебя.

— Так — нечестно, и разницу сразу заметят. Ведь очень трудно подладиться под чей‑то стиль. Я раз попробовал писать как Эдвард Гест, но тех, кто читал его стихи, всё равно ведь не проведешь.

— Никто не может писать, как Гест. И тебе это совсем не нужно, потому что у тебя свой стиль и, может быть, получше, чем у Геста. А если уж говорить о Гесте, так, думаешь, он с голоду помирает? Да он, если хочешь знать, самому Форду может милостыню подать.