Метель - [2]

— Господи Иисусе! Помилуй меня! Помилуй меня! — забормотал вдруг Филипп Ефимович, корчась и трепеща, как будто невидимый кто-то замахнулся на него бичом.

— Страшно разве? — усмехнулся князь.

— Страшно, — признался тотчас же Сусликов, — а вдруг Он-то меня и судить будет! А вдруг в самом деле понимания моего Он мне не простит.

— Об этом подумать не мешает.

— Расстроили вы меня, ваше сиятельство, — заворчал Сусликов, берясь за шляпу с намерением, по-видимому, покинуть княжеские покои.

— Вы куда это? — спросил князь. — У меня к вам еще дело есть…

— Какое?

— У вас, кажется, бывает этот Паучинский? Кстати, как его зовут?

— Семен Семенович. Вам его на что?

— Он ведь кажется, кредитными операциями занимается?

— Будто вы не знаете, князь? Само собою разумеется. Но, представьте, князь, он и философ кроме того. С ним можно не без интереса побеседовать.

— Вы бы, Филипп Ефимович, привели его ко мне как-нибудь. У меня к нему дело есть.

— Завтра же приведу. Мы с ним приятели несмотря ни на что. Однако, мне пора.

И Сусликов направился к двери. На пороге, впрочем, он как-то застрял и даже успел затеять с провожавшим его князем многозначительный разговор на новую тему. Речь шла о художнике Полянове и об его супруге. Князю, должно быть, не очень было приятно из уст Сусликова получать сведения об этом семействе, но, по-видимому, другого источника у него сейчас не было. И князь, хотя и морщился болезненно, но все-таки слушал господина Сусликова. По словам Сусликова, так выходило, что Анна Николаевна Полянова совсем стала ненормальною; что сам Александр Петрович «бьется как рыба об лед», до того дела его запутались; что, наконец, дочка Поляновых, Татьяна Александровна, «хотя и очаровательна по-прежнему, но тоже утомилась чрезвычайно». «А сейчас у них супруга моя сидит», — закончил Сусликов свое сообщение.

— А Игоря вы не встречали там? — спросил князь.

— Сынка вашего. Как же! Как же! Встречал, — заторопился Сусликов, не скрывая удовольствия, которое доставлял ему этот разговор.

— Давно?

— Да недели три тому назад…

Но уже князь не слушал Сусликова, небрежным жестом давая понять, что аудиенция кончена.

II

Филипп Ефимович Сусликов довольно близко стоял к лицам, замешанным в этом сложном деле, которое кончилось такою чрезвычайною катастрофою. Но еще ближе стоял к нему князь Алексей Григорьевич Нерадов.

Князь был человек не совсем обыкновенный и даже загадочный, а между тем, чтобы правильно понять смысл событий, о которых идет речь в этом повествовании, надо что-то разгадать в характере князя. Человеческая душа вообще противоречива, но эта противоречивость в князе невольно поражала воображение всякого, кто имел случай с ним познакомиться поближе. Но и то надо сказать, что несмотря на обширнейший круг знакомств князя, весьма немногие проникали к нему настолько, чтобы застать его в настроении, так сказать, откровенном.

Внешние его дела и отношения не составляли, впрочем, тайны ни для кого. Он занимал довольно значительное и независимое место в министерстве, но в политике и в правительственных делах участия не принимал и даже уклонялся всякий раз, когда сильные мира сего пытались и его привлечь к более ответственным и заметным действиям. По-видимому, он даже вовсе не дорожил своим положением в министерстве и оставался на своем посту так только, по привычке, а может быть отчасти по соображениям косвенным: у него были какие-то связи с банками и министерское его положение в финансовых сферах было для него небесполезно. В сущности, ему давно можно было бы всякие дела забросить, ибо состоянье у него и без того было немалое, но, должно быть, золото он любил и ему нравилось увеличивать капитал, хотя в житейских и частных делах он был не очень скуп, а при случае даже благотворительствовал. Жил он один в своем превосходном особняке на Мойке. С женою своею, Екатериною Сергеевною, князь давно уже расстался. Они, как говорят, не сошлись характерами. Но иные рассказывали о причинах этого разлада более определенно и точно. Говорили об измене князя. Будто бы князь многократно даже изменял своей жене, которую, впрочем, любил, но по-своему, разумеется, и от которой у него был сын, Игорь. Говорят, княгиня все измены князя великодушно ему прощала, потому что он как-то умел свои грехи оправдать какими-то весьма тонкими и психологически убедительными обстоятельствами, но однажды несчастная жена уличила его в таких поступках, с которыми примириться уж не могла, несмотря на сложную сеть оправданий, придуманных князем. Передавали, что в этом случае князь замешан был в деле весьма развратном и даже противоестественном.

Княгиня жила теперь в Царском Селе почти безвыездно. В это время ей было около сорока лет, а с мужем рассталась она пятнадцать лет тому назад, когда их сыну было всего только шесть лет. Рассказывали, что княгиня, Екатерина Сергеевна, была когда-то весьма красива, — особенно, в первые годы замужества: за князя она вышла, когда ей было семнадцать лет. И молодой князь, Игорь Алексеевич, обладал наружностью привлекательною. Впрочем, о княгине и молодом князе потом: надо покончить с портретом старого князя.