Метаполитика - [10]

Во всей истории не найдется ни одного Мы, составленного из абсолютно равных социальных я-могу. Повсюду неравенство возникало не от того, что одни были слишком жадны и честолюбивы, а другие слишком робки, доверчивы и послушны, но из необходимости предоставить человеку, исполняющему распорядительную или правящую функцию, гораздо большее я-могу, чем прочим, — иначе он не смог бы справиться со своими обязанностями.

Другое дело, что со временем степень неравенства часто перерастала разумный и оправданный уровень. Или застывала в виде сословно-кастовых барьеров, ставящих я-могу человека в зависимость от факта рождения, а не от его рвения и способностей. Но само по себе неравенство было и будет всегда — таково неизбежное условие существования Мы. (Анархизм, считавший неравенство главным злом, весьма последовательно доходил до необходимости упразднения любых форм государственности.)

Поразительное многообразие социальных структур, оказавшихся исторически жизнеспособными, проистекает от возможности бесконечно варьировать размеры социальных я-могу для различных групп населения, вглубь и вширь изменять степень неравенства.

Законодательная власть может запретить одним людям покидать их участки земли, запретить им распоряжаться урожаем по своему усмотрению, может отбирать львиную долю в свою пользу — и получит полурабский трудовой класс с ничтожным социальным я-могу. Или, наоборот, запретит кому бы то ни, было покушаться на землю тех, кто трудится на ней, а подати распределит пропорционально доходам — социальное я-могу трудового класса в этом случае окажется гораздо шире. Другим людям могут быть предоставлены строго охраняемые права на владение и приумножение любого вида собственности — они составят класс распорядителей с весьма широким социальным я-могу. Если же владение собственностью (как правило, земельной) связано обязательно с несением военной службы или другими ограничениями, я-могу распорядителя оказывается в значительной мере стесненным. Наконец, я-могу тех, кто принимает непосредственное участие в отправлении центральной власти должно быть несравненно обширнее любых я-могу управляемых, но и они могут изменяться в значительном диапазоне: от я-могу полунезависимого сеньора, связанного с королем-сюзереном непрочной вассальной клятвой, до я-могу турецкого паши, которого султан — в любой момент может отозвать, прогнать в ссылку, отправить на плаху.

Размеры социального я-могу — с этим важнейши параметром мы и попытаемся соотнести эффективность участия человека во всех четырех жизненно необходимых функциях Мы.

2. Социальное я-могу и труд

Ни в одном оседло-земледельческом государстве не удастся нам обнаружить человека, который трудился бы исключительно на себя. Так или иначе — налогами, податями, барщиной, оброками, повинностями из каждого члена Мы, занятого в трудовом процессе, должно быть извлечено добавочное количество труда, идущее на содержание армии, аппарата власти, класса распорядителей, на нужды образования, благотворительности и тому подобное. Вполне естественно, что человек, как правило, ищет возможность уклониться от этого добавочного труда, а Мы изыскивает способы принудить его трудиться. Сжимая его социальное я-могу то так, то эдак, оно добивается своей цели, получает нужный избыток, а иногда и много больше того, что ему необходимо, то, что целиком пойдет на роскошь и излишества правящей группы.

История дает нам четыре основные градации, характеризующие меру принуждения в труде, четыре степени сужения социального я-могу: раб, серв, наемный батрак, самостоятельный хозяин, платящий налоги.

К сожалению, пользование этими терминами часто оказывается затруднительным из-за того, что каждый из них в значительной мере прирос к той эпохе, где впервые вошел в употребление. Человека, одинаково лишенного всяких прав и имущества, сведенного, на положение рабочей скотины, которую можно послать на любую работу, морить голодом, избивать и даже убивать, принято почему-то называть рабом, если он живет в древнем Риме, сервом — в средневековой Европе, крепостным — в России времен Чичикова, зэком — в России времен Сталина. С другой стороны, невероятно широкое распространение получило мнение, будто процесс исторического развития шел в направлении непрерывного расширения свободы труда: рабовладение, феодально-крепостнические отношения, капитализм, социализм. Подчиняясь давлению этой утешительной идеи, многие историки все, что происходило примерно до IV века после Р.Х., стремятся называть рабовладельческой эпохой, между IV и XVIII — феодализмом, к так далее. «„Сколько феодализмов“ расплодилось в мире — от Китая до Греции ахейцев в красных доспехах! По большей части они ничуть не похожи. Просто каждый историк понимает это слово на свой лад» (8, с. 95).

Действительно, подгонять истории народов в эту прокрустову схему удается только при злонамеренном закрывании глаз на исторические факты.

Что касается так называемой рабовладельческой эпохи, то даже самые рьяные апологеты непрерывного прогресса социальных отношений не решатся утверждать, что в экономике таких стран, как Древний Египет, Двуречье, Персия, Индия, Китай, рабский труд играл определяющую роль. Но возьмем даже не их, а классические примеры рабства — Древний Рим и Афины.