Метаморфозы - [42]

        Ино вбежала туда, — ей безумие придало силу, —

        И со скалы в глубину, забыв о каком-либо страхе,

        Бросилась с ношей своей. Сотрясенные вспенились воды.

530 Тронута внучки меж тем незаслуженным горем, Венера

        К дяде ласкается так: «Нептун, о вод повелитель,

        Первое после небес имеющий в мире державство, —

        Просьба моя велика, но близких моих пожалей ты,

        Что у тебя на глазах в ионийскую кинулись бездну!

535 К моря богам их причти, — если только любезна я морю,

        Если в божественной я глубине в дни оные сгустком

        Пены была и от ней сохраняю по-гречески имя!»[185]

        Внял молящей Нептун и все, что в них смертного было,

        Отнял, взамен даровав могущество им и величье.

540 Он одновременно им обновил и наружность и имя:

        Богом он стал Палемоном, а мать Левкотеей богиней.

        Сколько достало их сил, за ней из Сидона подруги

        Шли и у края скалы след ног увидали недавний,

        В смерти ж ее убедясь, о доме Кадмеида плакать

545 Стали, в ладони бия, себе волосы рвали и платья.

        Несправедливость хуля и чрезмерную злобу Юноны

        К прежней сопернице, в гнев богиню ввели. Не Юноне

        Брань выносить, — «Из самих вас памятник сделаю, — молвит, —

        Ярости лютой моей!» И за словом не медлило дело.

550 Та, что преданней всех их была, — «Отправляюсь, — сказала, —

        В волны, царице вослед!» — и прыгнуть хотела, да только

        С места сойти не смогла и к скале прикрепленной осталась.

        Вот, как положено, в грудь ударять собиралась другая

        С воплем, но чувствует вдруг: коченеют недвижные руки.

555 Эта лишь руки свои простерла к широкому морю, —

        Так, вдруг каменной став, руками и тянется к морю.

        А у другой, что, вцепившись, рвала себе волосы в горе,

        Ты увидал бы, — персты в волосах отвердели внезапно.

        Кто в положенье каком застигнут, стоит и поныне.

560 Часть превратилась в птиц. Над той пучиной поныне

        Режут поверхность воды оконечностью крыл Исмениды.

        Агенорид[186] и не знал, что дочь их и внук малолетний

        Стали богами морей. Побежденный несчастьем и рядом

        Бедствий и многих чудес, представших ему, оставляет

565 Город создатель его, как будто он града судьбою,

        А не своею гоним. И вот, после долгих блужданий,

        Вместе с беглянкой-женой иллирийских достиг он пределов.[187]

        Там, под грузом и бед и годов, они вспоминают

        Дом их постигший удар и труды исчисляют в беседе:

570 «Оный уж не был ли свят, моим копьем пораженный,

        Змей? — так Кадм говорит, — когда, из Сидона пришедши,

        В землю — новый посев — побросал я те зубы гадючьи?

        Если так явственно мстит за него попеченье бессмертных,

        Сам став змеем, — молю, — пусть долгим вытянусь чревом!»

575 Молвит, и вот уже — змей — простирается долгим он чревом,

        Чувствует: кожа его, затвердев, чешуей обрастает,

        А почерневшая плоть голубым расцвечается крапом.

        Он припадает на грудь; между тем, воедино сливаясь,

        В круглый и острый хвост понемногу сужаются ноги.

580 Руки остались одни; и поскольку лишь руки остались,

        Их протянул он в слезах, по лицу человечьему текших, —

        «Ты подойди, о жена, подойди, о несчастная! — молвил, —

        Тронь мою руку, пока от меня хоть часть сохранилась,

        Это — рука моя, тронь же ее, покамест не весь я

585 Змей», — хотел продолжать, но вдруг у него разделился

        Надвое прежний язык, и ему, говорящему, слова

        Недостает, и едва он жалобу высказать хочет —

        Свист издает; этот голос ему сохранила природа.

        И восклицает жена, в обнаженную грудь ударяя:

590 «Кадм, останься и скинь — о несчастный! — чудовищный образ!

        Кадм, что же это? О, где твои ноги? Где плечи и руки,

        Кожа, лицо, — но пока говорю, — остальное исчезло.

        Боги, зачем и меня вы таким же не сделали змеем?»

        Молвила. Он же лизал уста супруги любимой,

595 К груди, любезной ему, подползал, узнавая как будто;

        Нежно ее обнимал и ластился к шее знакомой.

        Все, кто были при том, — их спутники, — в страхе; она же

        Скользкую шею меж тем гребнистого гладит дракона.

        Вдруг их сделалось — два, — поползли, заплетаясь телами,

600 И незаметно ушли в тайники близлежащей дубравы.

        Ныне людей не бегут, никому не вредят, не кусают, —

        Чем были прежде они, миролюбные помнят драконы!

        Но утешеньем для них в изменении прежнего вида

        Стал их божественный внук,[188] что был покоренной им признан

605 Индией; славя кого, воздвигала Ахаия храмы.

        Сын лишь Абанта один, Акризий, из рода того же[189]

        Происходящий, его к стенам арголийской столицы

        Не допускает, идет против бога с оружьем, не веря,

        Что Громовержца он сын. Не верил он, что Громовержца

610 Сын и Персей, от дождя золотого зачатый Данаей,

        Вскоре, однако же, он — таково всемогущество правды! —

        Горько раскаялся в том, что бога обидел и внука

        Не захотел признавать. Один был на небе. Другой же,