Металлическое чудовище - [32]

Мы в ужасе отпрыгнули, потому что из почти неподвижных губ сорвался смех, безумный, издевательский, ужасающий.

– Уязвимы… по тому же закону… что и мы! Конусы!

– Идите! – выдохнул он. Задрожал. Рот его медленно закрылся.

– Мартин! Брат! – плакала Руфь. Я приложил руку к его груди: сердце его билось, в его ударах чувствовалась упрямая сила, как будто здесь, как в осажденной крепости, сосредоточились все его силы.

Но сам Вентнор, то сознание, что было Вентнором, ушло; отступило в тот мир, в котором, как он сказал, оно плывет – одинокий чувствующий атом; единственная линия его связи с нами прервалась; перерезана так, словно он действительно теперь в далеком космосе.

Мы с Дрейком посмотрели в глаза друг другу, не решаясь нарушить молчание; его прерывали только всхлипывания девушки.

14. СВОБОДНА! НО КАКОЕ ЧУДОВИЩЕ!

Своеобразная способность человеческого мозга скрываться за банальностями сразу после психологического кризиса или даже во время него всегда казалась мне особенно интересной.

Конечно, это способ инстинктивной защиты, возникший по той же причине, по какой у животных вырабатывается защитная окраска, например, полоски зебры и тигра, которые позволяют им сливаться с кустарником и джунглями, форма стебелька или листка у некоторых насекомых; и вообще все изумительное искусство маскировки, которое так развилось в ходе последней войны.

Подобно дикому животному, мозг человека пробивается через джунгли – джунгли жизни, переходит по мысленным тропам, проторенным поколениями его предшественников в их продвижении от рождения к смерти.

И тропы эти ограждены и закрыты фигурально и буквально – кустами и деревьями по нашему собственному выбору; это убежища привычного, постоянного, знакомого.

На этих унаследованных тропах, за этими привычными барьерами, человек чувствует себя уверенно, как животное на своей территории, – по крайней мере он так считает.

За пределами троп дикая местность, мир неведомого, и тропы человека – всего лишь кроличьи норы на опушке огромного леса.

Но для человека – это родной дом!

Поэтому сюда он устремляется после каких-нибудь откровений, после бури эмоций, напряженной борьбы – он старается уйти в убежище привычного; ему нужно такое окружение, которое не требует траты умственной энергии или инициативы, где не нужно напрягать силы в борьбе с неизвестным.

Прошу прощения за это отступление. Я написал это, вспомнив слова, которыми Дрейк наконец нарушил молчание.

Он подошел к плачущей девушке, и голос его прозвучал резко. Я вначале рассердился, но потом понял его цель.

– Вставайте, Руфь, – резко сказал он. – Он пришел в себя и придет снова. Оставьте его и позаботьтесь о еде. Я хочу есть.

Она недоверчиво, возмущенно взглянула на него.

– Голодны? – воскликнула она. – Вы можете думать о еде!

– Конечно… – оживленно ответил он. – Давайте поработаем, вместе у нас получится.

– Руфь, – мягко вмешался я, – нам нужно немного подумать и о себе, если мы хотим ему помочь. Вы должны поесть, а потом отдохнуть.

– Нечего оплакивать молоко, даже если они пролилось, – еще более оживленно заметил Дрейк. – Я понял это на фронте; мы вопили от радости при виде пищи, даже если парня, который ее принес, разорвало на клочки.

Руфь подняла с колен голову Вентнора, опустила ее на шелка, гневно вскочила, сжав кулаки, будто собиралась ударить Дрейка.

– Вы животное! – прошептала она. – А я думала… думала… О, как я вас ненавижу!

– Вот так-то лучше, – сказал Дик. – Ну, ударьте меня, если хотите. Чем больше рассердитесь, тем лучше себя почувствуете.

На мгновение мне показалось, что она его послушается; но тут гнев ее рассеялся.

– Спасибо… Дик, – спокойно сказала она.

И пока я сидел с Вентнором, они вдвоем приготовили еду из наших запасов, вскипятили чай на спиртовой лампе, набрав воды в журчащем ручейке. И я знал, что в этих банальностях Руфь нашла облегчение после невыносимого напряжение и сверхъестественного окружения, в котором мы так долго находились. К своему удивлению, я обнаружил, что проголодался, и с глубоким облегчением заметил, что Руфь тоже поела, хоть и немного.

Что-то в ней по-прежнему было неуловимое и тревожное. Может, просто эффект необычного освещения, думал я; и сразу понял, что это не так; украдкой поглядывая на Руфь, я видел в ее лице тень все того же нечеловеческого спокойствия, неземного отчуждения, которое, как я считаю, больше всего вывело из себя Вентнора и заставило его напасть на диск.

Я видел, как Руфь сражается с этим неизвестным, отгоняет его. Побледнев, она подняла голову и взглянула на меня. И в глазах ее я прочел ужас – и стыд.

– Руфь, – сказал я, – нет необходимости напоминать вам, что мы в трудном положении. Любой факт, любой обрывок знаний для нас необычайно важен, он может определить наши действия.

– Я хочу повторить вопрос вашего брата: что с вами сделала Норала? И что случилось с вами, когда вы подплыли к диску?

Вспышка интереса в глазах Дрейка сменилась удивлением: Руфь отшатнулась от моих вопросов.

– Ничего… – прошептала она, потом вызывающе: – ничего. Не понимаю, о чем вы говорите.

– Руфь! – теперь я говорил резко. – Вы знаете. Вы должны нам сказать – ради него. – И я указал на Вентнора.