Металлический турнир - [5]

— Руку, — вдруг повторно попросил медик, и я снова протянула свою внезапно окоченевшую ладонь, вложив её в облаченную в латексную перчатку руку медика. Он протер мой пострадавший палец проспиртованным куском стерильной ваты и снова проколол его, в чем не было абсолютно никакой необходимости, так как из предыдущего прокола кровь всё еще хлестала бурным потоком. Снова опустив каплю моей крови на новый одноразовый диск, он посмотрел на монитор, на котором сиюсекундно повторно высветилась моя анкета.

— Теа Диес, — снова повторил озадаченным голосом медик. — Восемнадцать лет и двадцать один день со дня рождения. Рост метр семьдесят два, вес шестьдесят два килограмма, брюнетка, цвет глаз голубой. Пятикровка.

Кажется, все присутствующие замерли в попытке поразить меня молнией, чтобы облегчить мою участь. Неожиданно медик схватил меня за правое запястье, после чего воткнул огромную железную иглу глубоко в моё предплечье и, не самым безболезненным способом, выкачал из меня целых пять миллилитров крови. Вслушиваясь в гнетущую тишину, повисшую в зале, я пыталась не скончаться от испуга на месте. Через несколько секунд после взятия крови из моей вены и её анализа, медик посмотрел на меня, строго нахмурив лоб:

— Венерическими заболеваниями не страдает.

После этих слов он резким движением медицинского лезвия срезал с моего правого запястья резиновый напульсник красного цвета, на котором черными буквами была выдавлена надпись «Заражена».

— Прошу подняться на сцену.

Глава 3

С бешеным стуком сердца, отдающим наковальней в ушах, я медленно поднялась на сцену, случайно встретившись с ошарашенным взглядом одного из ликторов, стоящих возле лестницы. Вовремя вспомнив, что мне необходимо встать с правой стороны от Платины, я остановилась в пяти шагах от безучастного Металла, тщетно стараясь восстановить своё сбившееся от страха дыхание. Передо мной всё плыло — удивленные лица пятикровок и чистых, возмущенное лицо Ртути, скрещенные на груди руки Платины… Пока я старалась осознать, что именно только что произошло, церемония продолжала двигаться вперед. Испуганные подобным поворотом событий, девушки резко побледнели — одна из них даже упала в обморок сразу после укола в палец. Ликторам снова пришлось попотеть — на сей раз, чтобы перетащить обомлевшую девицу в толпу чистых.

Мои конечности с каждой минутой холодели всё сильнее, и казалось, будто в помещении не плюс двадцать, а все минус десять. Что именно должно было происходить с пятикровками дальше никто из присутствующих не знал, что, как по мне, пугало еще больше, чем, если бы мы наверняка знали о том, что нас непременно вздернут.

Пока я блуждала в своём затуманившимся подсознании, доктор вышел из-за стола и объявил о том, что Церемония Очищения закончена, и чистые могут быть свободны. Когда входная дверь распахнулась, и толпа молодых людей ринулась наружу, я вздрогнула, вспомнив о том, что через дорогу от здания Администрации сейчас стоит и ожидает меня Эльфрик, с куропаткой в вещевом мешке за плечом, которую мы хотели обменять на яблочный пирог.

Мои родители погибли от эпидемии холеры, когда мне было пять лет, но я до сих пор ясно помню каждого из них. Моя мама была голубоглазой блондинкой с каре в виде шара и с милой, широкой улыбкой. Отец же был высоким брюнетом с красивой россыпью морщинок вокруг сияющих, темно-синих глаз. Еще в детстве я поняла, как сильно на него похожа.

Во время разбушевавшейся эпидемии тела погибших вывозили за пределы Кантона и сжигали в общем костре, но об этом я узнала лишь спустя несколько лет, когда однажды поинтересовалась у Эльфрика, почему у моих родителей нет могилы. В моей детской памяти настолько мощно застрял жуткий запах горелой плоти, стоявший над Кантоном несколько недель подряд, что я до сих пор вспоминаю о днях эпидемии с дрожью, хотя в том возрасте совершенно и не понимала, что именно происходит.

Эльфрик был младшим братом моего отца. Он был высоким брюнетом с голубыми глазами и такой же россыпью тонких морщинок у глаз, как и у папы. А еще у него была невероятно добрая улыбка. На момент смерти моих родителей Эльфрику едва исполнилось восемнадцать лет, и больше родственников у меня не было. Да и Эльфрика я толком не знала. Он жил отдельно от нас, в бараке стекольного завода, на котором с тринадцати лет работал подмастерьем и уже в пятнадцать умудрился заполучить должность стеклодува.

До сих пор помню, как познакомилась с ним. На следующий день после того, как родителей отправили в карантинный лазарет, Эльфрик пришел к нам домой и накормил меня подгоревшей пшенной кашей. На вкус она оказалась просто ужасной, но я была настолько голодна, что съела её всю до последнего зернышка.

Перед восемнадцатилетним парнем встал выбор: взять опеку над хилой девчонкой, которая может откинуться в ближайшую зиму от морозов или в последующую весну от голода, либо отдать ребенка в приют, в котором шансы на выживание до совершеннолетия клонились к нулевой отметке. В случае опекунства Эльфрик автоматически становился владельцем отцовского дома и терял место в бараке, вместе с лучшей работой во всем Кантоне, так как на стекольном заводе могли работать только те люди, у которых нет частной собственности, и которые нуждаются в крыше над головой, коей являлся барак. Положение было практически безвыходным, и любой бы на месте Эльфрика отдал обузу в переполненный приют на верную смерть, оставив за собой отличное рабочее место, неплохую зарплату и перспективы на безоблачную жизнь, насколько она в принципе могла быть безоблачной в Кантоне-А. Но Эльфрик так не поступил. Он отказался от одного из лучших рабочих мест в Кантоне, приличного заработка и ежемесячного пайка лишь для того, чтобы попытаться меня выходить. Я прекрасно помню себя в тот период своей жизни — доходяга на двух тонких ножках, которые еле передвигались, заплетаясь между собой при ходьбе. На пороге стояла зима, которая наверняка прикончила бы меня, даже если бы мои родители были бы живы, но Эльфрик умудрился выбороть моё право на жизнь. Он поставил всё на моё выживание — обратной дороги на завод не существовало, а приличного заработка во всем Кантоне больше было не найти. Ему предстояло не только бороться за мою жизнь, ему предстояло бороться и за свою, так как желудки одинаково урчали у нас обоих и мерзли мы с одинаковой скоростью.