Метагалактика 1993 № 3 - [6]

Мне трудно представить, как выглядел я, представитель знатного дворянского рода, среди пестрой толпы беснующихся от винных паров матросов, однако даже сама мысль о возвращении на пустынные улицы отбрасывала любые намерения покинуть эту вотчину хаоса и шума. Очень скоро я познакомился с молодыми капитаном из Амстердама и с величайшим азартом предался коварному пороку почитания Бахуса, с чем, казалось, бесповоротно растился еще два года назад. Как и следовало ожидать, крепчайший эль через некоторое время оказал самое благотворное воздействие на мое израненное воображение, позволившее сиять немыслимое напряжение и обрести иллюзорное состояние полного благополучия. Жуткий туман таинственности постепенно стал рассеиваться над «Поющим Камнем», и после очередной кружки эля я впервые рассмотрел в неожиданном подарке судьбы нечто забавное и привлекательное, одновременно почувствовав непреодолимое желание поведать свою историю голландскому капитану, разумеется, умолчав о самых деликатных местах. И тут, я с ужасом увидел, какие разительные перемены произошли с моим случайным собеседником, когда я закончил свой рассказ. В одно мгновение опорожнив кружку, голландец закурил трубку и произнес самым мрачным голосом:

— Мой корабль несколько раз садился на мель, сэр, и лишь чудом избегал пасти неподвластных воображению волн. Мне доводилось слышать ужасный стон океана и до сего момента я был уверен, что ни одному из смертных не доведется столкнуться с тем, через что прошел я. Теперь же от было уверенности не осталось и следа, так как у меня, подобно вам, никогда не будет возможности посетить резиденцию самого дьявола.

Мне трудно передать, чем оказалась охвачена моя душа после слов молодого капитана. Безумный ураган ужаса, рожденный в далеком Стерлинге, вновь обрел свою адскую мощь и неистово ворвался в шумную таверну. Я уже не слышал ни каскада голосов, ни звона посуды, перестав видеть. своего спутника и все, что меня окружало. Перед глазами с невероятной быстротой проносились какие-то пятна, на мгновения превращаясь в размытые очертания мрачного замка, вид которого мое воображение всякий раз рисовало окутанной дымкой зеленоватого тумана.

Насколько мне помнится, я больше не стал себя отягощать дальнейшим пребыванием в грязной таверне, справедливо решив, что легкомысленное увлечение элем только приблизит момент моего безумия. Быстро найдя кэб, я еще некоторое время бесцельно колесил по набережным Темзы, безуспешно избавляясь от тяжелого хмеля и не переставая удивляться тому, как мог я поддаться тлетворному влиянию Бахуса, чуть было не доведшего меня до настоящего сумасшествия. Рассудок вновь одержал неоспоримый верх над моими чувствами и выходя из кэба возле своего дома, я уже в сердцах отчитывал себя за непозволительное, столь неподобающее моему положению проявление жалкой мнительности.

Как я и приказывал перед прогулкой, Габриель, зная о моем позднем возвращении, уже давно спал, но меня охватила ярость, когда вопреки указаниям по всему дому был погашен свет. С немалым трудом проникнув в холл и в полной темноте нащупав тумбу, где всегда стоял подсвечник, я быстро убедился в его отсутствии, что выглядело не менее странным, чем погруженный во тьму дом. Не став все же звать Габриеля, я принялся отчаянно чиркать спичками, пока наконец не обнаружил подсвечник в самом дальнем углу холла на зеркальном трюмо. Что-то невероятно тревожное на мгновение пронеслось у меня в душе, однако когда тусклый свет от толстой свечи озарил холл, и я увидел, что здесь ничего не указывало на беспорядок, я окончательно отказался от намерения будить Габриеля и сняв плащ, бесшумно двинулся к лестнице, неся перед собой тяжелый бронзовый канделябр.

Как ни сильно во мне было желание поскорее добраться к постели, что, разумеется, являлось прямым следствием посещения таверны и утренних переживаний, я, вопреки собственной воле, направился в биллиардную, куда вела дубовая лестница, над которой красовался каскад фамильных портретов. К ликам давно ушедших предков я привык, казалось, настолько, что со временем просто перестал обращать на них всякое внимание, однако сейчас, в полутемном помещении я почему-то по целой минуте задерживался возле каждого из них так, словно, никогда не видел семейных полотен. По мере продвижения по дубовым ступенькам перед моим взором промелькнул закованный в рыцарские доспехи бесстрашный Роджер Хугнер; затем я остановился у облаченного в судейскую мантию сурового Артура Хугнера и, разумеется, дольше обычного простоял в полном восхищении перед внеземной красотой леди Френсис. Дальше последовал невероятно выразительный портрет генерала сэра Джорджа Хугнера и наконец на предпоследней ступеньке я замер перед портретом таинственного дяди. Как и утром, на меня смотрела пара злых узких глаз, чем-то напоминающих глаза пресмыкающегося. По телу вновь пробежал неприятный холодок и я уже собрался уходить, как тут с ужасом убедился, что не в силах сделать ни единого движения. Что называется, я врос в землю и только моя правая рука, как по воле гипнотизера, медленно приближала подсвечник к холсту портрета. На какое-то мгновение я опустил взгляд под ноги и когда поднял его, то перестал чувствовать самого себя. Глаза старика расширились с невероятной быстротой, грозя вот-вот вырваться из орбит. По мере того, как желтовато-зеленые белки наполнялись алой кровью, крючковатый нос, увеличиваясь, опускался вниз и вскоре достиг прорези рта, губы которого, почернев, оголили острие зловещего клыка. В эти жуткие, умопомрачительные минуты маленькое пламя свечи бесновалось как полоумное, делая из чудовища настоящее исчадие ада и обрекая его в плоть, а меня в дух. Мне казалось, что я перестал жить, настолько неописуемый кошмар сразил вслед за этим мои застывшие глаза. Как-то совершенно незаметно и без того леденящее душу лицо старика неожиданно стало покрываться светло-коричневыми пятнами, тотчас приобретающими грязно-зеленый, болотистый цвет. Почти сразу в местах появления отпечатков смерти образовывались глубокие шрамы, изуродовавшие до такой степени дьявольское лицо, что от лика Джеймса Хугнера не оставалось уже ничего, кроме пары ужасных глаз, чьи зрачки все заметнее сливались с безжизненными зелеными белками, превращаясь в омерзительные пузыри. Последнее, что навеки запечатлелось в моей памяти был ужасный полуоткрытый рот с двумя парами звериных клыков, между которыми виднелся редкий ряд частично сгнивших покореженных зубов.