Метагалактика 1993 № 3 - [5]

— Не хотите ли вы сказать, Габриель, что Роберт Хугнер был душевнобольным, — пробормотал я, и волосы поднялись дыбом на моей голове, настолько соответствовало все это полученному, мной письму.

— Я передал вам, сэр, лишь только то, что должен был передать. Клянусь, я ничего не утаил и ничего не придумал, — не без волнения тихо продолжал слуга, — и теперь, я еще раз очень хотел бы надеяться, что это никому не принесет никакого вреда.

Можно только представить, какой ужасный шквал вопросов готов был обрушиться на голову несчастного доброго Габриеля, однако внезапно охватившее меня странное оцепенение буквально сковало мой язык. Закончив на этом нашу встречу, я еще раз заверил слугу в том, что данное мной обещание относительно молчания с сего момента становится делом моей чести, я поспешно отослал его вниз, а сам путем, поистине, адских усилий усадил себя за письменный стол, где в течении четверти часа просидел без единого движения, не в силах пошевелить даже рукой. Только, когда в кабинете прогремел бой стенных часов, я несколько пришел в себя, впав, между тем, в состояние еще более острого страха перед безудержно уходящим временем. Словно в ожидании своего последнего дня, я принялся приводить в порядок личные бумаги, опасаясь уже не столько коварной мысли о смерти, сколько неумолимого бега стрелок часов, все приближавших меня к той роковой минуте, когда распахнется дверь гостиной и я увижу стряпчего из Стерлинга. Занимаясь счетами, письмами и дневниками, я, казалось, полностью ушел в работу, даже не заметив, как за окнами стало темнеть. Только внезапно нахлынувшая головная боль позволила мне сделать первый перерыв и я устало откинулся на высокую спинку кресла. Закурив очередную сигару, я печально взглянул на аккуратно сложенные бумаги, мрачно обвел глазами свою комнату так, будто вижу ее в последний раз, и тут же, подобно безумцу, вновь схватив перо, принялся за составление прощального письма мисс Дортон, появившейся в моем воображении с внезапностью всесокрушающего громового раската.

О, Боже, разве под силу мне было управлять своими мыслями в те ужасные минуты, когда зловещие признания старого слуги до сих пор изводили мой слух, отзываясь в голове десятикратным громовым эхом. Поистине, все было настолько дико, чудовищно и невероятно, что в определенные минуты самых острых переживаний я начисто отказывался верить самому себе. Мой отец, всегда слывший высокообразованным и современным человеком, и вдруг какой-то оборотень, отдававший явным невежеством и абсурдом! Разумеется, здесь вполне можно было допустить некий скрытый смысл, однако тогда это еще больше подтверждало существование какой-то глубокой семейной тайны, которая, подогревая повышенную подозрительность и нервозность, и лишала всякой надежды на дальнейшее безмятежное существование. Почти тридцать лет прожил я на свете в полном благополучии, будучи уверен, что еще с успехом прожил бы еще столько, и вот сейчас, после всего случившегося, я уже почти смирился с мыслью о наступлении того рокового дня, когда на прямой линии моей жизни внезапно появилась бездонная пропасть. Хоть и с трудом, я все же мог кое-как представить рассказ об оборотне ничем иным, как порождением лишенных оснований древних слухов и легенд, однако существовала и другая сторона моего незавидного положения, которая и уничтожала любую мысль о покое. Что могло понадобиться от меня, Руперта Хугнера, таинственному безумцу, скрывавшемуся от людского взора среди седых, покрытых туманом скал?

Как ни сильны были мои чувства к юной гордой леди, от идеи составления письма пришлось окончательно отказаться уже сейчас Бесповоротно запутавшись в самых противоречивых догадках, всеми мыслями а еще больше приблизился к безраздельному господству в старом таинственном поместье, подталкивая меня к намерениям и поступкам, до сего времени мне неизвестным.

Около десяти вечера, терзаемый туманными помыслами, я наконец покинул насквозь прокуренный кабинет и отказавшись от ужина, к величайшему удивлению слуги отправился на прогулку по вечернему городу.

Мне достаточно было свернуть за угол и миновать несколько узких переулков, чтобы понять, насколько сильно визит стряпчего Астона и доверительный разговор с собственным слугой сказался на моем настроении. Если раньше, предаваясь романтическим размышлениям, я всегда для прогулок выбирал только безлюдные, погруженные в молчание, и лишенные привычной суеты переулки, то теперь пребывание здесь, да еще под покровом ночи, становилось чем-то невыносимым. Полнейшая зловещая тишина, нависшие над мостовой темные дома с одинокими освещенными окнами и мрачный свет редких уличных фонарей создавали перед моими глазами гнетущую картину, достаточную для того, чтобы я почувствовал дрожь. Стоило только появиться на дороге запоздавшему прохожему, как я с невероятным биением сердца тотчас укрывался в ближайшем темном углу, обретая спокойствие лишь тогда, когда переставали быть слышны шаги и фигура исчезала. Моя грудь готова была разорваться, когда где-нибудь скрипели ставни или мяукала кошка, в голосе которой я всякий раз улавливал нечто похожее на приглушенный человеческий крик. Теперь я был уверен: ужасное дыхание далекого поместья каким-то немыслимым образом проникало даже в эти знакомые места. Страх перед мраком и гнетущей тишиной все сильнее подтачивал мое сознание и вскоре я чуть ли не бегом бросился в сторону шумного порта, где ноги сами меня привели в прокуренный зал дешевой таверны.