Месяц смертника - [3]
— Правильно.
— Да, гении! Вот с ними вам общаться будет интересно. Вот они — люди действительно необычные, особенные, отмеченные печатью Божией… Именно Божией! А мы… О, вы бы, пожалуй, безмерно удивились бы, узнав, вернее, осознав, насколько же мы обычные, заурядные, до скуки, до зевоты банальные люди. У нас лица как будто маслом смазаны…
— То есть?
— А любой взгляд с нас соскальзывает. Зацепиться не за что. Так не жалеете, что с такими скучными людьми связались? И не просто связались, а… жизнь… Да, жизнь готовы отдать. Нужно ли это вам, Игорь?
— Ну, положим, жизнь я отдам не вам…
— Объективно — нам.
— Объективные обстоятельства меня не интересуют. Важно только то, что внутри меня.
— А что внутри вас?
— Мне не очень нравятся ваши сравнения. Бабочка, гусеница… Красиво и затаскано. Донельзя. Я скажу проще. Внутри меня человек. Человек, который мог бы жить. Долго, счастливо, прекрасно. Ему это было написано на роду.
— Вы верите в предопределение?
— Предопределение… Да, оно существует. Но не для всех. Для некоторых. Для этого человека… было. Там, на небесах, в большой, толстой книге для него написана была целая глава… По белоснежной бумаге — небесно-лазоревыми чернилами.
— Вы видели эту книгу?
— Видел. И даже читал.
— Хорошо. Глава. Написана. А потом?
— Потом… Всё не так. Не так.
— Несовпадение? Кто-то оспорил волю Господа? Сделал всё по своему? Кто же этот негодяй, укравший вашу уникальную, замечательную, неповторимую, счастливейшую судьбу?
— Каждый… Каждый по чуть-чуть. По кусочку. А главное… Это трудно определить. Мысль совершенно воздушная. Определить — значит ухватить…
— Ухватить мысль? Да, мне знакомо это выражение. Но вот что касается воздушной мысли… Честно говоря, меня это беспокоит. Не скрою, я много времени потратил на чтение вашей переписки…
— Вам и её показали?
— Разумеется, Игорь. С неё то всё и началось. И вы знаете, я почувствовал, что ужасно отстал от жизни. Можно так сказать: «ужасно отстал»?
— Да, если это действительно так. Если это действительно ужасно.
— Это действительно так. Появилось много вещей, которые я совершенно не в состоянии понять. Меня это пугает… Страшно, честное слово.
Он замолчал, словно ожидая, что я спрошу его, какие же вещи стали для него непонятны. И в чём причина его страха.
Так это было или не так — проверять я не стал. Разговор уже начал меня утомлять, временами казалось даже, будто он своими вопросами намеренно выматывает меня, доводя до отупления или… неосознанной откровенности.
Я не стал проверять. Я задал этот (как мне казалось) терпеливо ожидаемый им вопрос.
— И какие же именно вещи стали вам непонятны?
— Мотивы, Игорь. Всё начинается с них. Это то, что задаёт вектор развития, направление движение. Осознанные или неосознанные, но ни существуют. Всегда. Вы согласны со мной?
— Пожалуй… да. Согласен.
— Хорошо. Обратимся к вашему случаю. Не скажу, что он типичен, но по своему — показателен. Признаюсь честно, Игорь, я не могу вас понять…
— Вот как?
— Да, именно так. Не могу понять. И это меня беспокоит. Похоже, я совершенно перестал ориентироваться в этом запутанном мире. Возможно…
Он улыбнулся, едва заметно. Одними уголками губ. Его улыбка была мягкой и немного печальной.
— … Возможно, я просто теряю профессионализм. Это не первый случай, когда мотивы поступков человека, с которым я планирую работать, мне не понятны. Собственно, странности поведения и психологические «белые пятна» — это просто часть моей работы. Видимо, это уже некие свойства контингента. Но ваш случай…
— Боже, что же такого странного в моём случае? Разве только то, что я не имею дело со взрывчаткой. И огнестрельным оружием. Но это, по моему, так банально. Даже пошло…
— Да, красоты в том мало. А террор — это прежде всего эстетика. Чувство прекрасного. Вы ведь хотите возродить первозданную красоту террора. Вернуть те времена, когда террор был привилегией поэтов и пророков. Когда он нёс в себе созидающее начало. Времена, когда он был божественной стихией, а не частью скучной и… пошлой политической борьбы. Не так ли?
Чёрт, он цитировал меня. Я слышал мои собственные фразы. Всё, что я писал когда-то… Ну и память же у него!
— Так.
— А эстетизация террора — не верх ли пошлости, Игорь?
Мне надоело. Надоело отвечать на его вопросы. Он хочет меня подловить? На противоречии, неуверенности, позёрстве? Да ради бога!
Но к чему это?
— Вы читали мою переписку. Зачем опять задавать вопросы, на которые я уже ответил когда-то?
— А вы привыкайте, Игорь. Иногда приходится по несколько раз отвечать на один и тот же вопрос. И, что самое интересное, ответы со временем меняются. И это вовсе не обязательно свидетельство неискренности. Просто иногда человеку надо помочь… познать самого себя.
— Ну что ж… помогите.
Он подвинул вентилятор. Немного, буквально на сантиметр. Но очень точно — тягучая, плотная струйка закрученного лопастями воздуха потекла по моему лицу.
Не свежесть — томление, словно подогретая в длинных чугунных трубах вода потекла по лбу, по щекам. Тёплыми, вязкими струями, в нитки тянутыми каплями, но и так — легче.
Легче.
Он поможет. Ещё немного — и он поможет.
Удивительная и необыкновенная любовно-мистическая история, произошедшая на берегу южного океана, на несколько дней и ночей ставшего местом пересечения реалий земного и потустороннего бытия.
«Проклятая планета! Дикий мир: ни пройти, ни проехать. Только вертолётами, а по равнинам — глиссерами на воздушной подушке. Вертолёты, правда, дикари научились сбивать. И глиссеры уничтожать научились… Плохие у них привычки, у этих животных. Дрессирует их кто-то, что ли?».
Талантливое произведение современного автора в детективном жанре. «Этот чёртов доктор! Что он сделал с этими пациентами? Что за программу он в них вложил? Вы не контролируете его, полковник. Нет! Он водит вас за нос, он дурачит вас, а с вами — и всё Управление. Вы дали ему необходимые ресурсы, финансирование, вы позволили отбирать больных, вы предоставили специалистов по боевой подготовке! …Что они натворят? И где их теперь искать?».
В 1980 году на верфи «Мейер» в немецком городе Папенбурге был построен паром, который через четырнадцать лет вошел в историю под именем «балтийский Титаник».В ночь с 27 на 28 сентября 1994 года паром «Эстония» затонул в штормовом Балтийском море на полпути между Таллином и Стокгольмом. Это, пожалуй, единственное, что известно нам достоверно об одной из величайших трагедий бурных 90-х годов двадцатого столетия.Предлагаемый вниманию читателей роман — одно из немногих художественных произведений (а может быть, пока и единственное в своем роде), рассказывающих о неизвестных доселе событиях, предшествовавших этой катастрофе.
Представленные в сборнике произведения, при всей кажущейся их разноплановости, объединены одним: все герои находятся в добровольной или вынужденной изоляции от общества. Но они отделены не только от мира, но и разделены в душе своей — и старый алкоголик Михалыч, и обитатель районного городского кладбища вампир-неудачник Семен Петрович, и некрофил-романтик, и загнанный безжалостными охотничьими облавами в нору наивный философ-заяц…Они живут в мирах, которые поражены одиночеством, словно болезнью. Кто-то пытается найти лекарство от этой болезни.
Роман Александра Уварова «Ужин в раю» смело переносит в новое столетие многовековой традиции «русского вопрошания»: что есть Бог? Что есть рай и ад? Зачем мы живем? — и дает на них парадоксальные и во многом шокирующие ответы. На стыке традиционного письма и жестокого фантасмагорического жестокого сюжета рождается интригующее повествование о сломленном ужасом повседневного существования человеке, ставшем на путь, на котором стирается тонкая грань между мучеником и мучителем.
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
ДРУГОЕ ДЕТСТВО — роман о гомосексуальном подростке, взрослеющем в условиях непонимания близких, одиночества и невозможности поделиться с кем бы то ни было своими переживаниями. Мы наблюдаем за формированием его характера, начиная с восьмилетнего возраста и заканчивая выпускным классом. Трудности взаимоотношений с матерью и друзьями, первая любовь — обычные подростковые проблемы осложняются его непохожестью на других. Ему придется многим пожертвовать, прежде чем получится вырваться из узкого ленинградского социума к другой жизни, в которой есть надежда на понимание.
«Ашантийская куколка» — второй роман камерунского писателя. Написанный легко и непринужденно, в свойственной Бебею слегка иронической тональности, этот роман лишь внешне представляет собой незатейливую любовную историю Эдны, внучки рыночной торговки, и молодого чиновника Спио. Писателю удалось показать становление новой африканской женщины, ее роль в общественной жизни.
Рассказ был написан для сборника «1865, 2015. 150 Jahre Wiener Ringstraße. Dreizehn Betrachtungen», подготовленного издательством Metroverlag.
Проза Ильи Крупника почти не печаталась во второй половине XX века: писатель попал в так называемый «черный список». «Почти реалистические» сочинения Крупника внутренне сродни неореализму Феллини и параллельным пространствам картин Шагала, где зрительная (сюр)реальность обнажает вневременные, вечные темы жизни: противостояние доброты и жестокости, крах привычного порядка, загадка творчества, обрушение индивидуального мира, великая сила искренних чувств — то есть то, что волнует читателей нового XXI века.