Месяц смертника - [2]

— А воду то зачем фильтровать? Заразой больше, заразой меньше…

— О, это не так. Совсем не так. Взаимодействие микроорганизмов, тем более болезнетворных — вещь весьма сложная. Этот процесс в некоторых случаях вообще непредсказуем. Вы же — наше оружие. А схема воздействия оружия на живую силу противника должна быть максимально чёткой, ясной и, самое главное, предсказуемой и просчитываемой. Впрочем, об этом вам расскажут поподробней. Несколько позже… Сейчас же я вас хочу о другом спросить. Все эти затраты, о которых вы говорили — несколько сот долларов. Не тысяч даже. Всего несколько сот… Даже если учесть ваш скромный гонорар и некоторую сумму на карманные расходы, которой мы вас снабдим — цена не слишком высока. Вы, что же, свою жизнь так дёшево цените? Или не хотите хороших людей подводить? Но это же весьма странная аргументация. Вы не находите? Мы посылаем вас на смерть, на верную гибель… Да — именно на верную гибель. Не даём ни малейшего шанса на спасение. Более того — большая часть нашего замысла построена именно на гарантированности вашей гибели. Вашей и тысяч, а, может быть, и сотен тысяч ваших сограждан. И вы «не хотите подводить»? А почему, позвольте спросить? Почему бы вам нас не подвести? Что вам мешает это сделать? Как было бы красиво и благородно с вашей стороны — отказаться от нашего предложения. Передумать. Вернуться в Москву. И, скажем, прямиком на Лубянку. Рассказать там о нашем разговоре. Описать мою внешность. Рассказать, где именно вы были. В какой стране. В каком городе. В каком именно месте. Подробно описать дорогу, по которой вас везли от аэропорта. Рассказать о том, кто именно вас встречал. На какой машине вёз. С какими номерами… Номера запомнили?

— Нет. Я вообще… Должен признаться, что я не слишком наблюдателен.

— Не запомнили? А могли бы. Вас же не на такси встречали, как вы понимаете.

— А я пока не различаю — где тут у вас такси, а где просто машины.

— Ну, могли бы всё-таки и понаблюдательней быть. Вдруг в жизни пригодится? Вдруг она у вас действительно долгой будет? А если вы вашим спецслужбам ещё и о предварительных переговорах поподробней расскажете и о вашем задании… Ведь национальным героем можете стать! А, Игорь? Плохо ли — стать национальным героем? Разоблачить заговор, встать в первые ряды борцов с террором! Это ведь модно сейчас — с террором бороться. Раньше вот модно было с лишним весом бороться, отчего количество толстяков на нашей планете, особенно в Западном её полушарии, здорово увеличилось. Сейчас с террором борются. Результат, пожалуй… Такой же будет? Как вы думаете?

— Не знаю. Возможно, когда-нибудь, в светлый, праздничный день, на главной площади какого-нибудь крупного города, Парижа, Лондона, Москвы или Нью-Йорка, при большом стечении народа, под радостные крики, свист и аплодисменты, палач отрубит голову последнему террористу на земле. И после — настанет тишь, гладь и всеобщая благодать.

— И небо в свиток свернётся, и ангелы вострубят, — мой собеседник улыбнулся и подвинул ко мне высокий, запотевший в жаре и духоте стакан с бледно-жёлтым апельсиновым соком. — А ампутацию головы проведёт, я полагаю, последний палач на Земле. Так, что ли? Да, приятные фантазии. Были христиане в Средние века, которые и впрямь мечтали о том светлом дне, когда дьявола в пылающее серное озеро бросят. Одна беда — дьявола до сих пор никак найти не могут. А терроризм — он как дьявол. Или как Бог. Все о нём говорят — никто не знает, что это такое. Сколько людей — столько мнений.

— А вы знаете, что это такое? — спросил я, отпивая сок (видно, по мере утоления жажды, самоуверенность моя возрастала всё больше и больше).

— Не то, чтобы знаю… Хотя, одно определение могу дать. Одно из многих. Террор — это название переходного периода. Это просто переход от мечтаний и фантазий о новой системе общественных отношений к установлению этой системы. Это стадия гусеницы.

— Гусеницы? — от такого неожиданного определения я едва не подавился соком. — Террорист — гусеница?

— Именно так. Гусеница, объедающая листья.

— Объедающая листья… Чтобы стать бабочкой?

— Чтобы все стали бабочками. А для этого нужно объесть много листьев. Очень много.

— Да, да… А если учесть, что бабочками не все хотят стать…

— Каждая гусеница рано или поздно залезет в кокон. Но не из каждого кокона вылетит бабочка. Есть люди, которым не всё равно, что именно после них останется; вылетит ли из кокона прекрасная бабочка или же останется мёртвый, высохший червяк, спелёнутый шёлковыми нитями.

— Вы говорите о них в третьем лице…

— Мы — не они.

— То есть, надо так понимать, что террористами вы себя не считаете?

— Да, понимать надо именно так.

— А кем вы себя считаете? Дрессировщиками тутовых шелкопрядов?

Он рассмеялся. Так звонко, легко, открыто, что на миг я поверил, будто ирония моя и впрямь не к месту (и даже, возможно, могла бы не рассмешить, а обидеть его, будь он человеком более ранимым и с чуть меньшим чувством юмора).

— Мы — всего лишь бюрократы. Скучные, серые, ничем не примечательные бюрократы. Ещё здесь есть учёные. Химики, микробиологи… Есть замечательные, великолепные, просто гениальные медики. Корифеи в своём деле. Умницы, работоголики… Правильно я сказал?