Место Пушкина в мировой литературе - [6]
Поэтому, изображая этот человеческий тип, Пушкин как художник стоит выше многих выдающихся, даже великих писателей, пришедших ему на смену. Поэтому и художественная форма изображения этого типа — прекрасна. Мы получаем здесь возможность наблюдать, таким образом, какие сложные социальные проблемы кроются за эстетической красотой маленькой, изящной, легко написанной новеллы.
Еще с большей конкретностью проявляется все художественное социальное своеобразие этого прекрасного в пушкинских композиционных принципах. Говоря кратко, суть этих принципов — в непрерывном сочетании лаконичного, концентрированного изображения отдельных деталей и полифонического построения произведения в целом. Тот факт, что капиталистическое общество не слишком благоприятствует расцвету искусства и особенно высокой литературы, выражается, в частности, в том, что социальные взаимоотношения, классовые позиции и вытекающие отсюда душевные явления становятся все сложнее и сложнее. Вследствие этого писателей все более характеризует стремление многопланово разрабатывать детали, каждую деталь отягощать всеми возможными точками зрения, чтобы тем самым сделать произведение в целом правдивым и понятным.
Но из многоплановости, полифоничности разработки деталей как раз и вытекает то обстоятельство, что отдельные части оказываются — в художественном плане — слишком тесно связанными друг с другом; бледнеют, стираются контрастные эффекты в форме и в изображении (как бы важны они ни были с точки зрения их социального заряда), в результате чего обезличивается композиционное строение произведения. Еще одно явление того же порядка: вследствие стремления к как можно более достоверному отражению современной жизни в литературе критического реализма непосредственное изображение действительности, человека все более отступает на задний план под давлением аналитических тенденций. В итоге все более затрудняется художественная дифференциация отдельных деталей внутри больших жанровых единиц. Этим объясняются битвы вокруг вопросов стиля, которые знаменуют XIX век; этим объясняется и тот факт, что в литературе XX века теряет свое значение, в значительной мере исчезает художественная пластичность. Эту борьбу мы наблюдаем уже у Бальзака; Флобер же в полной мере отдавал себе отчет в том, какой гнетущей может стать неизбежно возникающая при этом художественная монотонность. Чем ближе подходим мы к нашему времени, тем тяжелее и безнадежнее становится эта борьба, тем больше писателей заведомо отказываются от нее, превращая вынужденное следствие враждебности капитализма искусству в своего рода художественный принцип.
Пушкина еще не коснулись такого рода дилеммы, встающие перед модерной литературой. Конечно, и эту проблему нельзя понять, подходя к ней со стороны абстрактно понимаемой, так называемой чистой художественной формы. То же самое можно сказать и в связи с тем, что если Пушкин, изображая в своих произведениях связанные с капитализмом уродства, сам никогда не был их жертвой, то это объясняется общественными и человеческими причинами. Емкая лаконичность изображения деталей — важнейший стилевой признак народной поэзии <…>
Пушкин, как и его старший современник Гете, видел в лаконичности один из определяющих элементов народной поэзии; но одновременно видел, что этот способ выражения лишь тогда плодотворен, когда органически вытекает из всего мироощущения поэта, причем в том случае, если поэт любую форму литературного изображения считает высочайшим средством выражения народной жизни; то есть если весь мир его чувств и мыслей, его подход к проблемам и т. д. служат прямым или косвенным отзвуком бед и радостей народных. «Что развивается в трагедии? какая цель ее? — спрашивает Пушкин. — Человек и народ. Судьба человеческая, судьба народная»[7].
Таким образом, та многогранная реальность, которая и образует модерное общество, в этом методе изображения получает выражение не благодаря тому, что, во всех подробностях показывая каждое отдельное явление, выводя наружу все, даже самые мелкие моменты, раскрывает перед нами всю полноту составляющих ее явлений. Напротив: тотальность создается как раз произведением в целом. Если смотреть на дело именно так, то каждое отдельное явление не только чрезвычайно сложно по своему содержанию и форме, но и обладает определенным доминирующим, имеющим решающее значение, самым характерным для него моментом. У большого поэта лаконизм изображения, берущий свое начало в народном творчестве, направлен на то, чтобы в каждом явлении найти этот определяющий момент, показать его пластично, в целостном, наглядном богатстве его проявлений, причем показать именно там, где сама жизнь, как бы переполненная самою собой и взорванная этой полнотой, наиболее очевидно показывает этот момент, вследствие чего они становится таким явным, таким очевидным. Полифо-ничность и — достигаемое вместе с ней благодаря простоте сюжетной линии — изящество композиции есть не что иное, как выражение свойственного поэту творческого метода и мироощущения, уходящих корнями в глубины народной жизни; художественное видение поэта собирает все эти, столь различающиеся между собой по окраске, по тональности, по ценности частицы в целостное идейно-художественное единство, в котором каждая деталь получает, в точном соответствии с действительностью, свое место, вес и пропорцию.
Антонио Грамши – видный итальянский политический деятель, писатель и мыслитель. Считается одним из основоположников неомарксизма, в то же время его называют своим предшественником «новые правые» в Европе. Одно из главных положений теории Грамши – учение о гегемонии, т. е. господстве определенного класса в государстве с помощью не столько принуждения, сколько идеологической обработки населения через СМИ, образовательные и культурные учреждения, церковь и т. д. Дьёрдь Лукач – венгерский философ и писатель, наряду с Грамши одна из ключевых фигур западного марксизма.
Перевод с немецкого и примечания И А. Болдырева. Перевод выполнен в 2004 г. по изданию: Lukas G. Der Existentialismus // Existentialismus oder Maixismus? Aufbau Verbag. Berlin, 1951. S. 33–57.
"Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены" #1(69), 2004 г., сс.91–97Перевод с немецкого: И.Болдырев, 2003 Перевод выполнен по изданию:G. Lukacs. Von der Verantwortung der Intellektuellen //Schiksalswende. Beitrage zu einer neuen deutschen Ideologie. Aufbau Verlag, Berlin, 1956. (ss. 238–245).
Диссертация американского слависта о комическом в дилогии про НИИЧАВО. Перевод с московского издания 1994 г.
Книга доктора филологических наук профессора И. К. Кузьмичева представляет собой опыт разностороннего изучения знаменитого произведения М. Горького — пьесы «На дне», более ста лет вызывающего споры у нас в стране и за рубежом. Автор стремится проследить судьбу пьесы в жизни, на сцене и в критике на протяжении всей её истории, начиная с 1902 года, а также ответить на вопрос, в чем её актуальность для нашего времени.
Научное издание, созданное словенскими и российскими авторами, знакомит читателя с историей словенской литературы от зарождения письменности до начала XX в. Это первое в отечественной славистике издание, в котором литература Словении представлена как самостоятельный объект анализа. В книге показан путь развития словенской литературы с учетом ее типологических связей с западноевропейскими и славянскими литературами и культурами, представлены важнейшие этапы литературной эволюции: периоды Реформации, Барокко, Нового времени, раскрыты особенности проявления на словенской почве романтизма, реализма, модерна, натурализма, показана динамика синхронизации словенской литературы с общеевропейским литературным движением.
«Сказание» афонского инока Парфения о своих странствиях по Востоку и России оставило глубокий след в русской художественной культуре благодаря не только резко выделявшемуся на общем фоне лексико-семантическому своеобразию повествования, но и облагораживающему воздействию на души читателей, в особенности интеллигенции. Аполлон Григорьев утверждал, что «вся серьезно читающая Русь, от мала до велика, прочла ее, эту гениальную, талантливую и вместе простую книгу, — не мало может быть нравственных переворотов, но, уж, во всяком случае, не мало нравственных потрясений совершила она, эта простая, беспритязательная, вовсе ни на что не бившая исповедь глубокой внутренней жизни».В настоящем исследовании впервые сделана попытка выявить и проанализировать масштаб воздействия, которое оказало «Сказание» на русскую литературу и русскую духовную культуру второй половины XIX в.
Появлению статьи 1845 г. предшествовала краткая заметка В.Г. Белинского в отделе библиографии кн. 8 «Отечественных записок» о выходе т. III издания. В ней между прочим говорилось: «Какая книга! Толстая, увесистая, с портретами, с картинками, пятнадцать стихотворений, восемь статей в прозе, огромная драма в стихах! О такой книге – или надо говорить все, или не надо ничего говорить». Далее давалась следующая ироническая характеристика тома: «Эта книга так наивно, так добродушно, сама того не зная, выражает собою русскую литературу, впрочем не совсем современную, а особливо русскую книжную торговлю».
Это автобиографические «Записки семидесятника», как их назвал сам автор, в которых он рассказывает о своей жизни, о том, как она привела его в ряды писателей-фантастов, как соединились в нем писатель и историк, как влияла на него эпоха, в которой довелось жить. К своему «несерьезному» фантастическому жанру он относился исключительно серьезно, понимая, что любое слово писателя прорастает в умах читателей, особенно если это читатели молодые или даже дети, так любящие фантастику.