Место происхождения - [6]

Сквозь память одиноко пробегая,

скрываешься, но неизменно длишься;

одна и та же и всегда другая,

сама себя преследуя, ты мчишься.

Псам пены и воды твоей швыряю

свою одежду лживую, чужую,

и в верности тебя я заверяю,

и слову свежести твоей служу я.

О, старшина всех рек! Поток бессменный,

свободный, непрерывный твой походит

на кровь мою, — в ней корабли мгновенно

приходят, и проходят, и уходят.

Погода

Зима. Пророчат все прогнозы

осадки в виде перьев, ибо

линяют ангелы в морозы.

Весна-певунья. Торжествуя,

она на листьях, как на счетах,

считает птичьи поцелуи.

А летом алый плащ заката

взлетит, скрестив над полем крылья,

в которое июль-тореро

вонзит колосья-бандерильи.

Октябрь. Обобрана до нитки,

скорбит и нищенствует нива,

и христарадничает пашня

с поводырем — плакучей ивой.

Гидрографическая поэма

Реки друг друга ищут по свету,

тянутся к морю шеей жирафьей.

Реки на карте — синие струны,

карта — собранье их биографий.

Гидрографический калейдоскоп

проиллюстрирован сменой деревьев.

Радугой перьев по берегам

снится экватор зарослям древним.

Комель корявый, словно в лиане,

в кольцах змеиных с черным отливом.

Пальмы кокосовой смуглое тело.

Пальмы банановой пышная грива.

В чаще, ломящейся от попугаев,

бродит индеец длинноволосый,

бродит босой укротитель москитов

и пожиратель млечных кокосов.

Горные реки в пене погони.

Струи острее шпоры колючей.

В жгучем потоке дыбятся кони.

Мост закорюкой никнет к стремнине.

Здесь индианка каждое утро

воду проносит в узком кувшине.

Перепелиный берег излуки.

Взгляд черепахи каменноглазой.

Мокнет колода золотомойни,

корчится в иле корень чумазый.

Ствол каучука среди поляны

(лестница ловкого аборигена)

прячет под сердцем рваную рану.

Встречная лодка. Паруса шелест.

Груз: семена и груда винтовок.

Правит рулем белокурый пришелец.

Лемех взрезает берег отлогий,

входит железо в землю упруго.

Радуга в небе звонкой подковой

гнется над пашней, чесанной плугом.

Горные реки — каменотесы.

Реки низины — глянец дороги.

Реки в чащобе — миллионеры.

Спустим же на воду наши пироги!

Воскресенье

Фруктовая церковь

в придорожной пыли жизни.

Стеклянные апельсины окон.

Органные трубы сахарного тростника.

Ангелочки: цыплята

девы Марии.

Голубоглазые колокольчики

босиком выбегают

в поле.

Солнечные часы.

Ветер — рубаха-парень,

принесший воскресные вести

с холма.

Корзина с овощами

на голове у индианки.

Когда босые колокольчики

выбегают из древесной церкви,

небо закатывает глаза.

Горное селение

Подвешены к балке под самой крышей

початки, сложившие желтые крылья.

В кустах

от солнца стараясь скрыться,

морская свинка свистит, как птица.

На солнцепеке вершины выжженной

ветер без стука врывается в хижины.

На медных спицах лучей текучих

зонтом над холмами

раскрылась туча.

Промокнут

Франсиско, Мартин и Санчо

до нитки нынче на дальнем ранчо.

Крылом стеклянным прижавшись к ниве,

щебечет в поле пернатый ливень.

Индейцы

Заморосил

предрассветный дождь.

Унял светляк голубую дрожь.

Несут индейцы,

покинув кров,

зарю на зубьях своих серпов.

А пончо сами

красней зари.

Жнецы шагают и косари.

Навстречу жирной

земле снопов

встает под ливнем заря серпов.

А ветер в мокрых

возах везет

колосья песен на обмолот.

Колонна в поле вбивает шаг.

Заря на древках лопат — как флаг.

Улитка

Улитка — лакомый студень,

умытый апрельским ливнем

на лепестковом блюде.

Облита росою алой,

она сервирует поле

в дороге и в час привала.

В погожий день и в ненастье

сосет ее вся деревня,

причмокивая от счастья.

Глотает ее, смакуя,

индеец, сложивши губы,

как будто для поцелуя.

И тает во рту улитка,

и чудится небу привкус

и звон ледяного слитка.

Улитка, сестра родная

глотка маисовой водки

и мягкого каравая.

Сестра карамели липкой,

хрустит на зубах, как сахар,

раскушенная улитка.

Земля и лес

Крестьяне с непокрытыми головами

смотрели, как догорает их лес.

Заламывали руки девушки-акации.

Горели в кострах дубы-апостолы.

Матиас сказал: «У нас отнимают землю.

Слышите, плотники-птицы, скоро сюда прилетят

по проводам телеграммы, совьют себе гнезда из букв.

А в поле встанут столбы-жандармы,

и не будет у нас ни сестры-акации, ни брата-тополя».

Хромоногий Томас опустил на землю лукошко

с лунной ягодой и погрозил

кулаком закату.

И побрели крестьяне в деревню,

молотя цепами по крыльям кровавого неба.

Жены ждали их у порога,

повязав шеи черными платками.

А лес — что же, лес рухнул

со стоном, как падает под ножом теленок.

Даже спустя много дней

красные глаза пожара

заглядывали в окна деревни,

и крестьянам казалось, что хлеб пахнет кровью.

Уборка ячменя

Ячменное поле поспело в срок.

Пропел над полем крестьянский рог.

И семь семей

во семи домах

разлили по кружкам

солнечный сок.

Где в клетчатом пончо к реке прирос

ячменного поля рябой откос,

врубился в охру зеленый цвет,

пролился с неба слепящий свет.

Луща осколки,

лучей снопы

со звоном падали под серпы.

Хуана взвесила цвет небес

на смуглых весах маисовых рук.

А руки ей не спеша слепил

ячменного поля гончарный круг.

Мужчины и женщины — семь семей, —

не чуя под вечер ни рук, ни ног,

уселись в круг и, не торопясь,

из кружек пили солнечный сок.

Бунт

I

Впереди шагали наши отцы.

Их ноги, отягченные памятью,

на ощупь искали брод в стремнине ночи.

Восемьсот жизней. Воля восьмисот человек.

Земля гудела барабаном

под нашими башмаками.