Место преступления - [6]

— Неизвестно, приходят ли люди из-за этого, — сказал Джеймс неуверенно, думая о Розамунде.

Тетя Джулия издала звук, означавший издевку: мг! — и стукнула искривленной артритом рукой, словно отталкивая что-то невидимое.

— Я же не вчера родилась, правда? И я не слабоумная. Я бы сама себя презирала, скажу тебе, если бы делала вид, что не понимаю, зачем вы все сюда ходите.

Огонь в камине затрещал, Палмерстон вздрогнул во сне.

— Только не я, — возразил Джеймс.

— Значит, не ты, мистер Белый-Пушистый?

Джеймс улыбнулся.

— Это нетрудно проверить. Напишите завещание, оставьте свои деньги, кому хотите, и сообщите, что я не получу ничего — тогда посмотрим, буду я приходить, как приходил, или нет.

— Можно проверить, почему бы и нет? У тебя такой острый ум, Джеймс Файфилд, что в один прекрасный день ты им не на шутку порежешься.

Ее пророчество странным образом исполнилось в тот же вечер. Джеймс, рывшийся на верхней полке своего книжного шкафа, опрокинул склянку с мускарином и порезался осколками стекла. Дело было не в небольшом порезе, а в том, что жидкость, вытекшая из склянки, попала на ранку, поэтому ближайший час оказался для Джеймса не самым приятным в жизни. Но ничего не случилось, рука не распухла, не посинела, ничего такого не произошло, но этот случай заставил его всерьез задуматься об остальных девяти бутылочках. Не глупо ли хранить их? Этот его особый интерес к ядам, когда-то всепоглощающий, стал ему казаться детским. Кроме того, в доме был Оливер, Оливер, который сейчас ползал, вскоре начнет ходить, и хранение ядов может стать делом не просто опасным, а преступным.

Решение было принято, он спустил все пузырьки вниз без дальнейших раздумий и один за другим вылил их содержимое в умывальник в своей спальне. Иные из них пахли ужасающе. Белена издавала не меньший смрад, чем клетка с мышами, когда ее не чистишь целый день.

Он опорожнил все бутылочки, кроме одной. Просто не мог заставить себя расстаться с datura. Она была предметом его гордости, даже больше, чем паслен. Иногда он сидел за письменным столом, делал уроки, поглядывая наверх на бутылочку с datura, и спрашивал себя, что бы подумали люди, если бы узнали, что у него в спальне хранится средство, которым можно извести полдеревни. Он поглядел на нее и, вспомнив, как быстро собрал колючие зеленые яблоки, прежде чем отец успел выкопать все прекрасные и зловещие растения, — поглядел на склянку и поставил ее на место, на верхнюю полку. А потом сел за стол и сделал с листа перевод латыни.

На Рождество Мирабель все еще была у них. В Сочельник она привезла в Синдон-Лодж бледно-голубой свитер, завернутый в бумагу с узором остролиста, двухфунтовую коробку шоколадных конфет и пуансеттию в золоченом горшке — подарки тете Джулии. С собой она взяла Розамунду. Та надела ярко-красное пальто, отделанное белым мехом — рождественским подарком, полученным загодя, и шарф с изображениями Букингемского дворца и лондонского Тауэра, другим преждевременным подарком, а на Мирабель была темно-синяя накидка, шапка из ангоры и серые замшевые ботинки на очень высоком каблуке, которые опасно скользили на льду. Оливер был оставлен дома с матерью Джеймса.

Но если Мирабель рассчитывала, что присутствие Розамунды обеспечит ей доступ в дом, она ошиблась. Миссис Кроули со скорбным выражением лица вернулась, чтобы сказать, что тетя Джулия никого не принимает. У нее очередное обострение гастрита, она очень плохо себя чувствует, да и вообще она не принимает подарки, когда не может ответить тем же. Мирабель извлекла из этой отповеди больше, чем в нее было вложено:

— Она хочет сказать, что никогда ничего мне не даст, — сказала она, садясь к Джеймсу на кровать.

Это было как-то — Джеймс не сразу нашел нужное слово — постыдно: человек цепляется за деньги, которые он не заработал и на которые у него, по сути, нет ни малейшего права. Но Джеймс был не так глуп, чтобы произносить вслух нечто столь резкое и осуждающее. Он осторожно сказал, что Мирабель, возможно, почувствовала бы себя гораздо лучше, если бы вернулась к своей росписи ткани и забыла о тете Джулии и ее завещании. Та гневно повернулась к нему.

— Что ты в этом понимаешь? Ты сам еще дитя! Ты не знаешь, что я вытерпела из-за этого эгоистичного мерзавца! Когда я ждала ребенка, я была совсем одна, во всем нуждалась, у меня не было для Оливера самого необходимого. Мне нужно растить Оливера в одиночку и без крыши над головой. Как я могу работать? А с Оливером что мне делать, как ты думаешь? Ох, до чего это несправедливо! Почему мне не получить ее деньги? Я же их ни у кого не отнимаю, это не то, что она их кому-то оставила, а я пытаюсь давить на нее, чтобы она изменила решение. Если они не достанутся мне, они просто достанутся государству.

Мирабель уже почти рыдала. Но она вытерла глаза и шмыгнула носом.

— Прости, Джеймс, я не должна была обрушивать все это на тебя. Видимо, я уже дошла до точки.

Днем ровно те же слова она произнесла отцу Джеймса. В отношении Мирабель он уже дошел до точки. Вот пройдет Рождество, а потом, если мать Джеймса не скажет ей, что она превысила пределы гостеприимства, он это сделает сам. Пусть выяснит отношения с этим своим кавалером, отцом Оливера, или снимет где-нибудь жилье, или поселится у кого-нибудь из своих богемно-артистических друзей в Лондоне. Она им даже не родственница, она никогда не была ему симпатична, и, тем не менее, она обретается у них почти три месяца.