Место преступления - [7]

— Я знаю, что не могу больше задерживаться здесь, — сказала Мирабель Джеймсу, — но куда мне уехать?

Она возвела очи к небесам или, точнее, к верхней полке книжного шкафа, где они остановились на бутылочке с зеленовато-бурой жидкостью и надписью: datura stramonium.

— Что это такое, скажи на милость? — спросила Мирабель. — Что там в этой склянке? Datura как-ее-там, я даже выговорить не могу. Это не микстура от кашля, верно? Тако-о-ого цвета.

Полгода назад, услышав подобный вопрос, Джеймс постарался бы уклониться от ответа или соврал бы. Но сейчас на эти свои эксперименты он смотрел иначе. И потом, у него было смутное чувство, что, если он скажет Мирабель правду, она перескажет его слова матери, и он вынужден будет совершить то, на что ему самому не хватает духу, и выбросит пузырек.

— Яд, — бросил он коротко.

— Яд!

— Я приготовил его из того, что называется дурья трава или колючие яблоки. Он довольно концентрированный. Думаю, что соответствующая доза его смертельна.

— Ты что, собирался травить мышей или кого-то подобного?

Джеймс и в мыслях не имел убивать ни мышь, ни, само собой, какое-либо другое живое существо. Его рассердило, что Мирабель, которая, казалось бы, уже должна была его знать, жила с ним в одном доме, ежедневно с ним общалась, так мало понимала его, так мало интересовалась истинным его характером, чтобы не осознавать этого.

— Я никого не собирался убивать. Это просто был эксперимент.

Мирабель рассмеялась звенящим деланым смехом.

— А меня он может убить? Вдруг я проберусь сюда, пока ты сидишь в школе на занятиях, достану эту бутылочку и сведу счеты с жизнью. Вот был бы благой исход, правда? Кто обо мне пожалеет? Да никто. Ни Фрэнсис, ни тетя Джулия. Наоборот, все обрадуются. Ни одна живая душа не пожалеет обо мне на всем белом свете.

— По крайней мере, Оливер пожалеет.

— Да, мой дорогой малютка пожалеет, моему Оливеру будет не все равно. Люди просто не понимают, что я хочу денег тети Джулии для Оливера. Не для себя. Они нужны, чтобы у него был шанс в жизни. — Мирабель посмотрела на Оливера, глаза ее сузились. — Иногда мне кажется, что ты единственный человек на свете, к которому тетя Джулия не равнодушна. Даю голову на отсечение, если бы ты сказал ей, что пора забыть прошлое и помириться со мной, она бы так и сделала. Ей-богу, она бы согласилась. Она бы даже составила завещание, если бы ты ей посоветовал. Наверное, это потому, что ты умный. Она обожает умных, семи пядей во лбу.

— Если бы я посоветовал, может, она и составила бы завещание в пользу Оливера. Думаю, могла бы. Он же ее правнучатый племянник, так? Хорошая мысль, пожалуй, она способна пойти на такое.

Он не мог понять, почему Мирабель вдруг так разгневалась и с криком: ты невыносим, ты такой же, как все они! — выскочила из комнаты, хлопнув дверью.

Подумала ли она, что он говорил с насмешкой? Ясно, что она хотела, чтобы он замолвил за нее словечко перед тетей Джулией; он задумался, не подольщалась ли она к нему именно с этой целью. Очень может быть. И все же в ее словах был резон. Она была хорошей племянницей, вернее, внучатой племянницей тете Джулии, до истории с Фрэнсисом она часто бывала в Синдон-Лодж, аккуратно посылала поздравительные открытки — рождественские и ко дню рождения, — по крайней мере, так говорила его мать, была очень внимательна, когда тетя Джулия болела. А если посмотреть на дело с практической или, иначе говоря, с эгоистической точки зрения, когда Мирабель пустят в Синдон-Лодж, она покинет наконец ферму Юз-Холл, где ее присутствие раздражает отца, изматывает мать, заставляет дуться Розамунду и начинает утомлять даже его. Так что в следующий раз он, пожалуй, коснется этой темы в разговоре с тетей Джулией. Тут же он начал разрабатывать нечто вроде стратегического плана: он предложит тете Джулии поглядеть на Оливера — пожилые люди вроде бы любят малышей, — сопроводив это всякими увещевающими словами о том, что Оливеру нужен дом, и средства, и много всего другого, чтобы возместить отсутствие отца. Но так случилось, что говорить ему ничего не пришлось. Потому что миссис Кроули предложили более заманчивое место в каком-то более жизнерадостном доме, и она вмиг снялась с места и уехала, оставив тетю Джулию с ее не гнущимися от артрита суставами и в разгар очередного обострения гастрита.

Она кое-как доковыляла до двери, чтобы впустить Джеймса, — нелепая фигура в красных вельветовых брюках, зеленом свитере и с лицом старой ведьмы, обрамленным легким пухом седых волос, — а за ней, осторожно ступая, шел Палмерстон, задрав хвост трубой.

— Можешь передать этой девице, что, если она хочет, пусть переезжает сюда сегодня же вечером. И пусть прихватит с собой своего незаконнорожденного младенца — не думаю, что твоя мать хочет оставить его у себя.

Тетя Джулия была из тех, кто грозен на словах, а не на деле. Когда Джеймс недели три спустя снова появился в Синдон-Лодж, Мирабель чувствовала себя там, как рыба в воде. Оливер сидел на каминном коврике, выкурив с законного места Палмерстона, а тетя Джулия облачилась в рождественские дары Мирабель.

Она не обменялась с Джеймсом ни единым словом, пока в комнате находилась ее внучатая племянница. Тетка лежала, откинувшись в кресле и полуприкрыв глаза; молодежная одежда поневоле придавала ей вид пугала, подчеркивая ее старость; казалось, лицо ее было словно вырезано из мятой упаковочной бумаги. Но когда Мирабель вышла, уступив настойчивому требованию Оливера напоить его чаем, тетя Джулия, казалось, ожила. Она открыла глаза и обратилась к Джеймсу на редкость резким голосом и в самой беспардонной манере: