Место преступления - [4]

— Нельзя ли, наконец, переменить тему? — не вытерпел отец Джеймса.

— Ладно, — согласился Джеймс. — Ты собираешься в Женский институт в этот четверг?

— Конечно, милый. Почему ты спрашиваешь?

— Просто так, интересуюсь.

У отца Джеймса был отпуск — университет не работал, и на следующее утро он вышел в сад с корзинкой и полольником и выкопал дурман, тот, что между кустами крыжовника. Джеймс, сидевший в кровати и читавший «Естественную историю Селборна»[2], наблюдал за ним через окно. Отец положил дурман на компостную кучу и пошел искать его сотоварищей, которых нашел всех до одного, и пяти минут не прошло. Джеймс вздохнул, но отнесся к карательной операции философски. Того, что у него хранилось в бумажном пакете, для его потребностей было более чем достаточно.

Как и предполагалось, дом остался в полном его распоряжении, можно было готовить новый отвар. За ленчем отец сказал, что днем поедет на машине в Бери-Сент-Эдмундс и дети могут присоединиться, если захотят. Розамунда поехала. Бери, конечно, не Лондон, но какой-никакой, а город, где немало такого, что ей очень нравится, то есть магазины, рестораны, кинотеатры, люди на улицах. Оставшись один, Джеймс выбрал эмалированную кастрюлю, которую нетрудно будет отмыть от остатков datura, влил туда с пинту воды и поставил закипать. Тем временем он вскрыл зеленые колючие плоды, так что стали видны черные семена, прятавшиеся внутри. Когда вода закипела, он бросил туда кусочки колючих яблок, семена, листья, цветы и с полчаса держал их на огне, время от времени помешивая ее вертелом. Как он и предполагал, ярко-зеленый цвет жидкости не сохранился, она стала защитно-бурой. Ситом Джеймс не решался воспользоваться — боялся, что не сумеет отмыть его как следует, поэтому он вычерпывал жидкость, пока на дне осталась только влажная гуща.

Ее он вынес в мусорный бак, а жидкость, которой теперь было не больше, чем полпинты, перелил в приготовленную заранее медицинскую склянку, завернул крышечку и сделал надпись: «datura stramonium». Кастрюльку он тщательно выскреб, но, когда через несколько дней заметил, что мать варит в ней зеленый горошек на ужин в качестве гарнира к рыбе, то испугался, что у всех начнутся рези в животе и даже столбнячные спазмы. Но ничего не случилось, никаких неприятностей с пищеварением ни у кого не возникло.

К началу нового осеннего семестра Джеймс приготовил субстанцию, которая, как он надеялся, была мускарином, вываренным из красного мухомора, а также некоторое количество довольно сомнительного цианида из абрикосовых косточек. Теперь на верхней полке его книжного шкафа красовались десять бутылочек с ядом. Но опасность отравиться никому не грозила, даже теперь, когда к семейству Файфилдов прибавились еще два человека, Джеймсу все равно не приходилось запирать свою комнату на ключ, потому что маленькому сыну Мирабель было всего шесть месяцев и, понятное дело, ходить он еще был не в состоянии.

Приезд Мирабель был как гром среди ясного неба. Что за нелепая манера вести себя, заметил отец Джеймса. Истекал срок аренды ее квартиры в Кенсингтоне, и, вместо того чтобы озаботиться этим и найти какое-нибудь другое жилье, она дождалась, пока до конца аренды осталась неделя и заявилась в Грейт-Синдон, чтобы воззвать к милосердию тети Джулии. От вокзала в Ипсвиче она прибыла на такси, в одной руке тащила чемодан, в другой держала малютку Оливера.

Дверь открыла миссис Кроули, но увидеть тетю Джулию Мирабель так и не довелось. Ей было передано, что ей не рады в Грейт-Синдон и, как полагает тетя Джулия, ей это дали понять вполне недвусмысленно и по телефону, и письменно. Мирабель, которая надеялась, что при виде нее тетка смягчится, оставалось сделать выбор между возвращением в Лондон, номером в отеле в Ипсвиче и Файфилдами. Она сказала шоферу, чтобы вез ее на ферму Юз-Холл.

— Не могла же я отправить ее обратно, — Джеймс слышал, как мать сказала это отцу. (Мирабель была наверху: укладывала Оливера спать). — Она появилась на пороге с огромным чемоданом и вопящим во всю мочь младенцем. Бедный малютка! Да она и сама такая малюсенькая.

Отец Джеймса помрачнел, едва переступил порог:

— Мирабель из тех людей, что приезжают на уик-энд и остаются на десять лет, — сказал он.

— Ну кто захочет жить тут десять лет, если он может жить в Лондоне! — вмешалась Розамунда.

Так или иначе, на десять лет Мирабель не задержалась, но спустя десять недель все еще была на ферме. И чуть ли не каждый божий день пыталась предпринять что-нибудь, что помогло бы ей попасть в Синдон-Лодж, но тщетно. Кто бы ни оказался вечером в гостиной фермы Юз-Холл, а в разгар зимы там обычно собирались все обитатели дома, Мирабель щедро потчевала всех жалобами на жизнь и обвинениями в адрес ее обидчиков, а именно родителя Оливера и тети Джулии. Мать Джеймса порой сетовала на то, что Оливеру предстоит расти без отца, но поскольку Мирабель никогда не вспоминала его, не отметив при этом, какой это эгоистичный, предельно инфантильный, бессердечный, подлый, ленивый и самый жестокий человек в Лондоне, Джеймс подумал, что Оливеру будет без него лучше. Ну а тетя Джулия, говорила Мирабель, уже стара и, наверное, выжила из ума.