Место под облаком - [20]

— Скучища, дед. Для нас с тобой все это милые картинки, а для них? Это же ссылка, поселение, ад кромешный. Вон и куренок барахтается в пыли, смотри, как он ножку-то из-под крыла тянет, потягушечки такие, бедненький. Сейчас старушка какая-нибудь сермяжная попадется: «Здрасити, робяты, куды путь держите, откель такие будете, робяты, чего почем ноне в городу, кабы мне цвитной тельвизер новый, скоки он теперь стоит, да кабы мине «жигуленка» красненького дясятого приобресть для внучека ронного, не подскажете? Амбарушка есть у меня околи гумна, ночевать ежели, там и сенцо, и матрасики, пятнасать рублев в сутки, а как же, а ежели с блинами утречком, стало быть, сорок рублев…» Такие они сегодня, старушки твои литературные, не веришь? А вот — голубой мотоцикл «Ямаха» механизатора-передовика, — подражая бодрому репортеру, с фальшивым пафосом и натуральным подъемом зачастил Виктор. — Лауреат золотого пашаничного венка вспашки и жатвы Сидоров Михаил Михайлович приехал на обед в центральную усадьбу, где он теперь живет безвылазно и зажиточно. Передаем концерт по заявкам, в рабоче-крестьянский полдень, программа составлена механизатором Соловейчиком Абрамом Ильдусовичем и трактористом Тракторовым. В программе Пугачева, Шенберг, Алсу, Вивальди, одесса-мама! На десерт, господа-товарищи, Эдисон Денисов, си-бемоль соната для гобоя и сволончели! Тьфу!

— Нет, все же грустно на все это смотреть. Что-то есть в пустующих деревушках, сколько мы их с тобой видели… Прелесть запустения, есть же такое понятие, знаешь? Это естественный процесс. Отмирает то, что должно отмереть.

— Да я же говорю, картинки хорошие, отличные картинки, я разве против? А что еще-то есть?

— Не знаю. Красиво, но не только в красоте дело. Что-то еще такое… Трудно выразить.

— Щемящее!

— Во-во. Щемящее и родное. Просто до слез милое. Понимаешь, в чем загадка, я не испытываю боли, я даже сочувствия не испытываю, хотя воображаю трудную зимнюю жизнь в этих богом забытых углах. Мне все кажется, что тут хорошо жить, гармонично как-то. Вот я городской совсем, а чувствую, чувствую, ах, не знаю как сказать. Понимаешь ли ты меня? Странно ведь, эти сельские картины для нас с тобой словно диковинка, а должно быть естественным. Милое это все, но совсем постороннее.

— Не говори красиво, брат Василий, — строго произнес Виктор, вздев указательный палец и погрозив им. — Не говори красиво. Заповедь классика, учти это. Поживи тут зиму, в заносах и без света, воды, газа, потом поговорим о всяких твоих поэтичностях. Водочки, девочек с первого курса на картошку сюда осенью золотой, в сентябре да октябре, на пару месяцев эдак. Хоть на голове ходи! Вот и вся романтика.

И заорал внезапно с богатырской силой счастливого, беззаботного и здорового дылды:

— Тут из-за леса-а выходит та моя Лайла-а… Древний Том Джонс на русский манер. Помесь тверского с англицким. Таперича так поют, сынок.

— Фу ты, — сморщился Василий. — Откуда вспомнил такое?

Ему-то, Василию, смутно вспомнилось что-то про легкую дальнюю дорогу, пыль дорожную и мгновенный взгляд из-под платка, и невозможное возможно, дорога дальняя легка, когда мелькнет в пыли дорожной мгновенный взгляд из-под платка…

— Все-то ты опошляешь, Витольд. Неужели тебе не жалко? Что же, разве тут красоты никакой нету? Жизнь ломается у людей, драма целая. Заселять надо деревеньки, а не уничтожать их. Дороги строить, связь, телефон, вон в Америке каждый хуторок к интернету подключен, а тут…

— Ого! Телевидение кабельное и спутниковые тарелки! Что-то новое прорезалось в вас, шеф. А насчет жалко, отчего же, жалко. Никто не живет, все разбегаются, а кто остается — потихоньку спиваются. Ни одного пацана. Куры да старухи. Застой, слушай, тоска русская неизбывная, а не красота твоя сентиментальная, прости уж. Представь: зима, бесконечные вьюги, никакого тебе общения, одно радио да телик, где показывают бесконечное веселье да шикарную жизнь. Этот телек уж сколько лет нас всех и их всех за идиотов держит, как считались быдлом, так и остались. Еще хуже чем при коммуняках стало. А красоты тут мно-ого, много красоты всякой.

Даже волки, наверное, не воют, от голода в другие места мигрировали. А так да, вполне поэтично. Только не до пейзажа им тут. Все эти пасторали да пейзанские восторги выдумали твои писатели, а сами, кстати, предпочитают жить даже не в маленьких или средних городах, а в столицах, причем желательно не дальше Садового кольца. И знаешь, никуда эти твои уголки не денутся еще сто лет. На твой век хватит, не переживай. Смотри, наслаждайся, чего тебе еще? Разве мы с тобой в силах что-нибудь изменить? Помню, в первом, что ли, классе был, к дядьке в деревню ездил, а мать в прошлом году там же была. И что? Да все то же, так же горбатятся с утра до вечера, то же дешевое вино в магазинчиках, то же пьянство, та же нищета, все как и тридцать лет тому назад.

— Теперь лучше будет, — сказал Василий. — Вот мужичкам землю раздадут, и все наладится. Реорганизация.

— Деньги на ветер, — хмыкнул Виктор. — Лучше бы какую-нибудь новую целину нашли.

Они въехали в деревню.

— А вот и колодец! — сказал Виктор, слезая с велосипеда.