Место издания: чужбина - [50]

Павел Михайлович был человек много читавший, многим интересовавшийся, так что знания у него были чуть ли не энциклопедические, и все это не только не мешало, а, наоборот, способствовало тому, что он не чуждался и литературных занятий.

В один из тогдашних дней Павел Михайлович получил из милиции нашего города заведенное – честь честью – в специальной обложке для дел любопытное «дело» «о беспаспортности неизвестной гражданки», а сверху на синей обложке «дела» был поставлен жирный штамп – «арестанское», значит – срочное.

Перелистал Павел Михайлович тощее «дело», состоявшее всего-навсего из одного подшитого листа с допросом задержанной за беспаспортность старой женщины, и никак не мог разобрать имени, которым она назвалась при допросе.

Вызвал к себе помощника начальника городской милиции, да тот ничего путного по этому делу объяснить не мог, только учащенно моргал веками с белесыми ресницами, скрывая невыразительные, но жестокие глаза, и наконец условился с Павлом Михайловичем о том, в котором часу доставить к следователю арестованную для допроса.

В назначенный час секретарь следователя доложил, что милиционер доставил «неизвестную старуху», и через несколько мгновений в кабинет народного следователя бравый, вооруженный огромным револьвером милиционер ввел сгорбленную старуху.

Вошла она в кабинет следователя бодрой походкой, с холщовым мешком за спиной, в ватной кофте, в ситцевой, на сборах, латаной юбке, в своих бордовых варежках, в желтом – с узором – полинялом головном платке.

Вошла, распрямилась, пошарила глазами по углам комнаты иконы, не нашла, истово перекрестилась широким крестом в пространство, поставила у порога свой мешок и взглянула старыми, слезящимися, но еще зоркими глазами на следователя.

Павлу Михайловичу было лишь немного за пятьдесят, роста он был среднего, сложения полного, но не толст, лицо его, заканчивавшееся седеющей бородкой клинышком, было приятно, глаза смотрели открыто и добро, при чтении и письме поблескивая из-за стекол пенсне, – тогда в моде были стекла без оправы, с золотым зажимом на переносице.

Старуха глядела на следователя оценивающим этого нового для нее человека пытливым взглядом и, все разглядев, отвесила Павлу Михайловичу поясной поклон.

– Здравствуйте, гражданка, – сказал он. – Садитесь сюда. – И, показав на стул против себя, обратился к милиционеру: – А вы выйдите. Как я закончу допрос, я вас позову.

Милиционер вышел. Старуха не садилась.

– Сядь, голубушка, – повторил следователь.

– Я перед тобой постою, барин, – скромно прошамкала старуха.

– Садись, так нам обоим будет удобнее, – пояснил Павел Михайлович, – и помни, что теперь не принято называть барином. Все теперь одинаковы – граждане; называй меня – гражданин народный следователь.

Старуха хитро прищурила глаза, как-то с особым достоинством и знающе сложила лиловатые губы, немного помолчала и сказала:

– Так, так… Все так… Тольки по обличью твоему, как я взглянула давеча на тебя, ты есть настоящий барин. А раз барин, значит, барином и называться должон, к лицу это тебе, а нонешняя мода с гражданами мне, осьмидесятитрехлетней, не к лицу, барин.

Видя, что по этому вопросу со старухой сговориться трудно, да и сам не придавая этому большого значения, Павел Михайлович решил приступить к допросу.

– Раз, бабушка, тебе восемьдесят три года от роду, сядь, не стесняйся, поговорим.

Старуха присела на кончик стула.

– Так, так, барин милой, осемьдесят три в нонешний Покров сполнилось. Осемьдесят три!

– Как же имя твое, бабушка?

– Много разов и многие меня про это уже спрашивали, и много разов я про это им говорила, – вздохнула старуха.

– В протоколе допроса в милиции сказано, что имя твое не то Раиса, не то Рас… Не могу разобрать…

– Во, во, барин дорогой, справедливо, оно оное и есть: Расея я, барин, Расея, – обрадовалась старуха.

– Ты что же, крещена этим именем? Не вспоминается мне это имя в святцах…

– Крещена, барин, я, вправду-то сказать, другим имем, а тольки на сей день Расея я… Приняла я это имя на себя… Говоришь ты, что имя такого в святцах нет, а нет потому его, барин, что святее святцев имечко это – Расея, державное имя… Ну и приняла его я на страданье… Страдальческое это таперича имя.

– Так ты хочешь сказать, что тебя Россией зовут?

– Так, так, батюшка барин, оно самое, сразу, значит, ты понял. Сразу видать – ученый… Расея я, такая же нищая и убогая, как и она, матушка державная, кормилица наша… Я без хлебушка – и она без хлебушка, я без крова над головой – и она ноне без крова от разорения ворогов, она страдалица – и я страдалица, она вся слезами омытая – и я слезами своими исхожу, она поругаема – и я уже поругана… Не тобой, барин, не думай, не про тебя говорю, – перебила сама себя старуха.

– Постой, постой, бабушка, – остановил ее Павел Михайлович, все более заинтересовываясь допрашиваемой. – Значит, ты себя Россией, или, по-твоему, Рассеей, называешь? Так? Значит, твое имя через два «с» писать надо?

– А кто ж его знает! Ты, барин, ученый, вон – и в очках, ты лучше меня, темной, вразумлен. Убогая я, стара, сил уже всех своих решилась…

«Ты и убогая, ты и обильная, ты и могучая, ты и бессильная, матушка Русь!» – вспомнил почему-то Павел Михайлович и, перебирая свои мысли, спросил: