Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах - [73]

— В чем дело?

Обычно этого было достаточно, вопли переходили в сдавленное пыхтение; если накал страстей был слишком велик, он подходил к закрытой двери и распоряжался:

— Оба сюда!

Они выкатывались в прихожую, жалуясь друг на друга и требуя, чтобы он их рассудил. Соломон Исакович, не слушая жалоб, загонял их в ванную, быстро обтирал им разгоряченные лица мокрым холодным полотенцем, приглаживал волосы и отпускал.

Дети были избалованные, замученные не столько родительской любовью, сколько животным страхом за их физическое благополучие, приученные к бесконечным запретам и ограничениям, которые были неизбежны в тесной, убогой обстановке их жизни и преодолевались только слезами, криками, отказом от еды и болезнями. Их родители завидовали той легкости, с которой Соломон Исакович управлялся с детьми, и, как он догадывался, не раз обсуждали его в присутствии детей.

— Конечно, — сказала ему однажды девочка, сидя за столом в кухне и поджидая, пока разогреются котлеты, — ты можешь себе позволить не обставлять квартиру, не то что другие.

— Да? — сказал Соломон Исакович.

— Ты в своей комнате купался, — вставил мальчик. — Всю квартиру нам в прошлом году испохабил.

— Потому что, — продолжала девочка, не обращая внимания на брата, — ты все равно скоро отсюда уедешь.

— Почему ты так думаешь? — спросил Соломон Исакович.

— Папе управдом сказал. И очень хорошо, что ты уедешь, по крайней мере, квартира достанется порядочным людям.

Соломон Исакович разложил котлеты с картошкой по тарелкам, поставил на стол.

— Не хочу, — сказал мальчик и оттолкнул тарелку.

— Смотри, — сказал Соломон Исакович, — больше ничего не будет.

— Ему жалко, что ты уедешь, — объяснила девочка.

— Ну, это еще не завтра, — успокоительно сказал Соломон Исакович. — А может, и вообще не уеду. Вы ешьте и пойдете играть.

— Уедешь, уедешь, — уверенно заявила девочка.

— И играть не хочу, — сказал мальчик угрюмо.

— Ну и не надо, посиди здесь, — согласился Соломон Исакович.

— А ты надолго уедешь? — спросила девочка.

Соломон Исакович пожал плечами. Он был очень огорчен, что дети завели этот разговор. Да и жутковато было сознавать, что все кругом осведомлены о его планах. Впрочем, этого, конечно, следовало ожидать.

— Он навсегда уедет, — убедительно сказала девочка.

Мальчик вопросительно посмотрел на Соломона Исаковича.

— Если уеду, то навсегда, — неохотно потвердил Соломон Исакович.

— И тебе не стыдно? — спросила девочка с любопытством.

— Стыдно? Что же тут стыдного?

— Как что? Учительница сказала, это позор, что таким людям, как ты, позволяют покидать нашу страну…

— Что же, ей тоже жалко, что я уеду? — усмехнулся Соломон Исакович.

— Не жалко! Не жалко! А стыдно!

Мальчик громко заплакал. Девочка схватила кусок котлеты и сунула ему в открытый рот, торжествующе повторяя:

— Стыд-позор! Стыд-позор!

Мальчик вцепился ей в волосы, оба заревели, и к тому времени, как Соломон Исакович навел порядок с помощью мокрого полотенца, разговор об его отъезде был забыт.

Однако, видимо, не вполне. Значительно позже Соломон Исакович услышал из-за неплотно закрытой двери комнаты возбужденный голос девочки:

— Слабо тебе! Слабо!

— Ничего не слабо! — сердито возражал мальчик.

— А докажи! Докажи, что не слабо!

— И докажу! Тоже сказала, слабо!

— Ну, докажи!

— Ну и докажу!

Соломон Исакович приготовился было к очередной усмирительной процедуре, но в комнате затихло.

После того как дети ушли домой, он зашел в комнату.

Игрушек дети принесли сюда мало; на полу валялись главным образом предметы, подобранные ими на улице по дороге из школы: мелкие строительные детали, мотки проволоки, пустые бутылки и консервные банки, различные дощечки, камни и шарики, мятый рулон чертежной бумаги, разбитое зеркало и небольшой матрас с вываливающимся конским волосом. В одном углу была насыпана горка песка, а в другом, на куске брезента, разложена была целая лаборатория: в темных аптечных пузырьках настаивался яд из спичечных головок; в старой водочной стопке дрожали шарики ртути из разбитого градусника, в консервных банках сохли самодельные цветные мелки, полученные путем смешивания найденной на стройке известки с водой и акварельными красками из рисовального набора. Обломки готовых мелков лежали пестрой кучей на подоконнике, и цветная труха была растоптана по всей комнате.

Стены были густо изрисованы разнообразными, по большей части уже знакомыми Соломону Исаковичу сюжетами. Он постоял, разглядывая покачнувшиеся дома с многочисленными рядами окон, морские и воздушные бои, головастых людей с деликатными проволочными ручками и ножками. У самого пола, полузагороженная одним из мячей, которые Соломон Исакович отдал детям, была новая деталь, надпись бледно-розовым мелком, едва заметная при электрическом свете: САЛАМОНЧИК ЖЫД. Соломон Исакович узнал нетвердый, но старательный почерк мальчика. Ему было и смешно, и противно. Он знал, что это не было сделано с сознательным намерением нанести ему грязное оскорбление, уязвить его личные или национальные качества. Скорее, это было испытание его снисходительности. Проверка, как далеко они могут зайти, не нарушив его привязанности к ним. Эту привязанность они инстинктивно чувствовали, но, так же инстинктивно зная, что она ничем не заслужена, нуждались в непрерывном ее подтверждении. Однако выбор средства для этой проверки был знаменателен и удручил Соломона Исаковича. Он поборол желание стереть надпись, проветрил комнату, в которой слегка пахло конюшней, и вышел.