Место для жизни. Квартирный сюжет в рассказах - [24]

— И пусть едет! — убеждал его приятель Михаэль. — Я бы на твоем месте даже из своих подкинул, что ей недостает, и пусть уезжает скорее. Ты свое получил? Ее не обидел? Ну и не порти впечатления. Покушал сладкого — и отвали от стола, пока не затошнило.

Моти и сам знал, что надо. Но легко сказать, когда он уже так привязался. А Инесса все чаще упоминала сына, и квартиру, которую тот уже подыскал, и как скучно ей теперь будет дома без сына.

— А здесь тебе тоже скучно? — спросил Моти.

— Без сына? Конечно, скучно. Но тут у меня был ты.

— Был?

— Очень скоро будет — был. Меня вон полиция на той неделе чуть-чуть не застукала. Спасибо, хозяева сказали, не знают, где я живу. Ох, Мотинька, сердце мое, недолго нам с тобой осталось… Может, в гости когда-нибудь приедешь…

И Моти не выдержал, предложил жениться. Инесса заплакала, сказала, что не надеялась, сказала, что надеялась, сказала, что ей страшно… А Моти было страшно только отпустить ее навсегда, а так, чего страшно, он уже так хорошо ее знал.

— Не знаешь ты ее и не можешь знать, — уверял его русский приятель Михаэль. — Куда спешишь? Жалко расставаться? Она же сама говорит, захочешь — съездишь к ней когда-нибудь, повидаетесь. Ей страшно, а тебе нет? Эй, Матитиягу, наплачешься!

— Еще бы ей не страшно, страну свою бросить, сына, язык. А мне что?

— А то, что ментальности ее ты не знаешь. А она твоей.

— Знаю, знаю, ментальность у нее самая приятная, всем нравится.

Перед самой поездкой в Минск для оформления брака Моти, как положено, составил у адвоката свадебное имущественное соглашение. И все ей, разумеется, подробно объяснил. Он обязуется полностью обеспечить жену, предоставить ей жилье в своей квартире и вообще все, что необходимо для жизни. В случае его смерти все нажитое им до нее, включая квартиру, отходит, естественно, детям и внукам, на это она не претендует. С тем, однако, что проживание в квартире предоставляется ей пожизненно. Плюс он оставляет за ней право открыть отдельный банковский счет, куда будут поступать все заработанные ею деньги, и это будут ее собственные деньги, его не касается. Да еще, если он умрет, от него ей десять тысяч долларов. Но я собираюсь жить с тобой долго и счастливо, закончил он и протянул ей на подпись оба экземпляра бумаги.

— Ты, значит, обязуешься меня содержать? — спросила она с выражением, которого Моти не понял и не обратил внимания.

— Как царицу! — весело воскликнул он.

И она подписала, и они съездили в Минск, с ними поехали трое сыновей Моти с женами, дочка с мужем и два старших внука. Там они красиво, с цветами и с шампанским, отпраздновали свадьбу, на которую созвали из разных мест десятка полтора родственников Инессы, и почти всем им Моти оплатил дорогу, да и за свадьбу, уж конечно, не родня Инессина платила. И Моти видел новокупленную квартиру ее сына и одобрил, и в подарок сыну купил и сам приладил везде блестящие импортные краны и дверные ручки.

— Ну и где же твоя молодая? — спросил его приятель Михаэль, когда он с детьми и внуками вернулся домой.

— Скоро приедет, осталась документы оформлять.

— А на что побьемся, что не приедет?

— Спятил ты, что ли? — засмеялся Моти. — Ну что я с тебя возьму? На что хочешь.

— На сто долларов?

— Что так мало? Давай уж на тысячу!

— Да хоть на сто тысяч.

— Брось ты, не дури. Как это — не приедет?

— А вот так. Ладно, давай на бутылку, — сказал Михаэль. Вспомнил, что имеет дело с израильтянином, и уточнил: — Водки. Только импортной.

А через неделю Моти получил от Инессы письмо. На таком английском, что пришлось просить сына, чтоб помог перевести. Сложные, длинные фразы и много длинных слов. Видно, и ей кто-то помогал писать. Начиналось оно хорошо: «Мотинька, сердце мое золотое, как я по тебе скучаю…» Но дальше шло такое, что понять это было никак нельзя, не помогал и перевод. И только в конце стояло отчетливо: «…пишу и плачу. Прощай навсегда, мой дорогой и незабвенный, прощай, мой царь Соломон премудрый…»

Русскому Михаэлю очень хотелось позлорадствовать над приятелем и стребовать с него бутылку, но он видел, что тот совершенно убит, и стал его утешать:

— Да это все ментальность, я же тебе говорил.

— Нет, невозможно ничего понять! Ты себе, пишет, содержанку покупал, домработницу нанимал, а не жену брал любимую! Ты меня, пишет, оскорбил до глубины души! Да если б я содержанку покупал, я бы себе помоложе нашел и получше!

— Погоди, она еще одумается…

— Да я видеть ее не хочу! Чем это я ее оскорбил? Это она меня оскорбила до глубины души! Уж кажется, ничего не жалел, голую-босую ее взял, все обязался ей обеспечить, за подписью и печатью…

— Э, да вы соглашение подписывали, — догадался Михаэль.

— А как же!

— Ну, вот тебе и причина.

— И там все обговорено так, что лучше ей и желать нельзя, да чего, даже в церковь разрешил ходить, просил только Иисуса своего не вносить в дом…

— У нас так не привыкли. У нас, — ухмыльнулся Михаэль, — когда любовь, про деньги не говорят.

— Да она так и пишет! Ты, мол, вырос среди людей, для которых деньги самое главное, а я не так… Она не так, а? Зачем же она тогда подписывала?

— А бумага по-английски? Ты ей копию дал?