Местечковый романс - [112]

Дед Шимон поблагодарил за щедрое угощение, к которому не притронулся, встал и направился к выходу.

— Я тебя провожу, — предложила Хенка, оделась и вышла с ним из дома.

— Не надо меня провожать. — Отец помолчал, нахлобучил картуз и, тяжело задышав, без всякой укоризны сказал: — Сам дорогу найду. Ничего со мной не случится. После смерти твоей матери я отвык за себя бояться. А насчёт твоей сестрицы, втрескавшейся в этого русского офицера, я, Хенка, вот что тебе напоследок скажу: видно, так уж заведено на свете — лихая молодость сеет глупости, а беспомощная старость пожинает беды.

Дедушка нырнул в сумрак.

Вернувшись домой, мама пересказала мужу прощальные слова отца.

— Ему можно посочувствовать, — кивнул Шлеймке. — Блюма Бергер свою дочь прокляла и выгнала из дома. Чем всё кончилось, мы хорошо знаем. Но теперь есть беды пострашнее, чем неудачный брак, и эти беды подстерегают чуть ли не каждого, несмотря на возраст. Войны, погромы, бездомность.

— У нас, слава Богу, пока тихо.

— Пока тихо, — повторил отец. — Ты у своих Коганов вообще как за каменной стеной, туда дурные вести не доходят, а сюда, в мастерскую, стекаются всякие недобрые слухи. Хоть уши затыкай.

— Почему ты мне никогда о них не рассказываешь? — упрекнула отца мама.

— Не хочу тебя расстраивать. Вдруг все эти слухи высосаны из пальца?

— Какие слухи?

— Самые разные. Говорят, что новые власти собираются закрыть все синагоги ремесленников — мясников, сапожников и прочих. Хватит, мол, одной на всех.

Мама слушала, не перебивая.

— А ещё говорят, что составляются какие-то тайные списки.

— Списки?

— Да, списки, — уже не скрывал раздражения отец. — Тех, кого Шмулик всегда называл буржуями.

— Интересно, что с ними, этими буржуями, собираются делать?

— Понятия не имею. Правда, всезнайка Хаим-Гершон Файн, когда забирал свою обнову, обмолвился, что, наверное, закроет пекарню и переедет к двоюродному брату в Гаргждай. Он, не задумываясь, за сносную цену охотно продал бы её, но где сейчас найдёшь покупателя?

Мама вытаращила глаза, и отец счёл нужным добавить:

— Хаим-Гершон Файн объяснил мне, что в Советском Союзе всеми пекарнями владеют не частные лица, а государство.

— Если он уедет, таких булочек и хал, как у реб Хаим-Гершона, уже больше нигде и ни у кого в Йонаве не купишь.

— А ещё он сказал, что настали такие времена, когда лучше всего не держаться за своё имущество, постараться вообще о нём забыть, как будто его никогда и не существовало. Перебраться в какую-нибудь дыру, в глухомань, и не пытаться отстаивать собственное добро. Русским, сказал Хаим-Гершон, нищие милее, чем богатые.

Не прошло и месяца, как слух о закрытии в Йонаве малых синагог подтвердился.

Весной 1941 года мой дядя — заместитель начальника местного отдела НКВД по оперативной части Шмуле Дудак — привел к отцу нового клиента — своего непосредственного начальника майора Воробьёва.

— Алексей Иванович, — представился представитель власти.

— Шлейме.

После знакомства весь следующий разговор Шмулик прилежно переводил на идиш.

— Самуил Семёнович рекомендовал мне вас как портного высшей категории. — Воробьёв пытливым оком опытного дознавателя оглядел комнату. — Старая шинель у меня износилась. Решил перед переездом на другое место службы сшить новую.

Майор достал из большого бумажного пакета отрез серого сукна, приклад и положил всё на стол.

Отец растерянно глянул на дородного Воробьёва, на Шмулика, застывшего в позе угодливого свата, и на сукно с прикладом.

— Я никогда не шил шинели, — честно признался портной высшей категории шурину.

— Даже не думай отказываться, — приглушённо сказал Шмулик. — Сошьёшь. Я по вечерам буду приходить и помогать тебе, как прежде. И не болтовнёй, не советами, а делом. Я в тюрьме не всё забыл — могу дать фору и Юлюсу, и этому симпатичному беженцу со сладкой фамилией.

— Но твой начальник хоть знает, сколько я беру? — задал отец Шмулику свой непременный вопрос. — Это ведь даже не костюм сшить. Шинель!

— Знает, знает. Заканчивай базар и, пожалуйста, сними мерку. — Хитроумный Самуил Семёнович деланно улыбнулся и от имени отца сделал Алексею Ивановичу придуманный комплимент: — Мой зять говорит, что у вас отличный материал. Ему будет приятно шить.

Пока ошарашенный отец снимал мерку, мама отозвала брата в сторону и шёпотом спросила:

— Шмулик, в местечке говорят, что власти закрывают все синагоги. Это правда? Только не увиливай!

— А тебе что, не всё равно, закрывают или не закрывают? Ты же сама ни в одну из них не ходишь. И Шлеймке не ходит, и три наши сестры не ходят. Для стариков хватит и одного очага мракобесия — Большой синагоги.

С закрытия малых синагог и начались в Йонаве события, которые потрясли всех её жителей независимо от их вероисповедания.

Не щадя уличный булыжник, по местечку целыми днями с грохотом, на большой скорости стали носиться грузовики с вооружёнными солдатами. Они останавливались у домов бывших государственных чиновников, видных членов сметоновских партий и союзов, борцов за свободу и независимость Литвы, явных или скрытых сионистов, владельцев крупных магазинов, земельных участков, фабрикантов. Солдаты выводили их из домов вместе с семьями, сажали всех с ручной кладью и скудными пожитками в крытый плотным брезентом кузов и увозили на железнодорожную станцию, где наготове уже стояли пустые товарные вагоны.