Места пребывания истинной интеллигенции - [4]

- Да… тяжело. Ну, а звонить-то ей куда? Давай позвоним, поддержим морально, у тебя есть телефон?

- Вот тут-то и начинается самое странное. Звонить ей пока некуда, то есть пока не надо, говорит, что сама будет звонить…

- Действительно странно.

- Она говорит, что скоро вернется. Там бездуховность, а здесь же у нее квартира. Боря же еще в Москве записал на нее эту квартиру на Фрунзенской, где мы были… Так что есть куда возвращаться, не то что мне…

- Ты еще свое возьмешь…

- Да уж, особенно с моим филозофом. Представляешь, целыми днями лежит на диване, целыми днями… Я говорю: ты не устал лежать, милый? Нет, - говорит, - не устал. Я не просто лежу, я думаю… У тебя, кстати, нет знакомого поэта?

- Зачем тебе поэт? Твоего философа недостаточно?

Стрекоза засмеялась:

- Я тут подумала, что живописец у меня уже был, в юности был музыкант, сейчас я имею философа, для полного боекомплекта мне не хватает только поэта, поэт завершит композицию, я отработаю карму и, наконец, выйду замуж за нормального человека.

Девицы стали собираться, а я толкнул Воропаева под столом.

- Ну что?

А этот придурок морщится:

- Староваты…

Я говорю:

- Ну, тогда ты тут посиди, подожди помоложе, а я попробую познакомиться. Мне они нравятся, и анамнез, по-моему, располагает.

А девицы уже оделись и, можно сказать, выходят.

Хорошо возле кафе оказался ларек с мягкими игрушками. Стрекоза остановилась, и мы их догнали. Я сказал:

- Здравствуйте.

Девицы оглянулись:

- Здрасьте.

- Мы сидели вместе в кафе… - начал я.

Но тут Воропаев меня прервал:

- Мадмуазель, - обратился он с изысканной вежливостью и актрисе. - Вы помните Ницше?

Я зажмурился.

Актриса с испугом на него посмотрела:

- Кого?!..

- Как вы думаете, мадмуазель, - сказал Воропаев и сделал эффектную паузу (я зажмурился сильнее) -… на кого я сейчас больше похож: на верблюда, льва или ребенка?..

Актриса, оправившись от первоначального испуга и поняв, видимо, нашу безобидность, устало посмотрела на Воропаева:

- Вы похожи на… она чуть помедлила (возможно пытаясь сдержаться), на козла.

Стрекоза прыснула: - Ну зачем ты так… - И они быстро отошли.

Воропаев печально улыбнулся: - Я сам подставился, да?

Я покачал головой: - Не обращай внимания. Оказались дуры. Или очень устали.

- Да нет, - сказал Воропаев, - я сам…

Мы медленно двинулись в сторону Калининского. Я сам, - повторил Воропаев. Плюшевый крокодил из корзины с неигрушечной злобой, выпучив глаза, скалился на нас огромными плюшевыми зубами.

- Нельзя было задавать умных вопросов, - сказал я. - Надо было про что угодно, только не про Ницше…

- Почему у тебя нет знакомых женщин легкого поведения? - требовательно спросил Воропаев через несколько минут. - Почему? Во-первых, теперь это модно. Во-вторых, не иметь таких знакомых глупо. В-третьих, несовременно. Кстати, среди них есть настоящие интеллектуалки. Вот у меня недавно была одна. С месяц назад. В первый раз я отдал ей ползарплаты. Двести баксов. Сто - такса, и еще сто от себя. За профессионализм. Во второй она пришла так. Без денег. Сводня говорит: влюбилась… У нее был муж, офицер-подводник. Полковник в отставке. Два года назад уехал в Польшу на заработки и пропал. Я читал ей Цветаеву. Потом Брюсова. Два раза трахнул в подъезде. Знаешь дом Сумбатова-Южина, во дворе еще сирень, вот там, потом говорю: я так больше не могу. Не могу, потому что это серьезно…

Было почти на 100 процентов ясно, что Воропаев врет. Полгода назад его выгнала жена. Ушла к другому. Я хорошо знал их семью и всю историю, по нынешним временам вполне обычную в Москве.

Когда-то, когда Воропаев гулял, она приезжала ко мне жаловаться. Потом устроилась в инофирму. Потом завела любовника. Потом выгнала Воропаева.

Как-то, по собственному почину и на правах старого друга, я позвонил ей, пробовал заступаться. Она сказала: мне нужен мужчина, а не третий ребенок тридцати восьми лет. Я устала.

Что я мог ей ответить? Взывать к милосердию спустя четырнадцать лет семейной жизни с кем бы то ни было - бесполезно. К тому же влюбленные женщины не знают этого слова. Я попробовал себя убедить, что жалеть надо ее. Двое детей, тридцать два года… Кому она нужна?.. Но в трубке звучал энергичный женский голос, лишь отдаленно напоминавший голос той растерянной девочки, которую я когда-то знал. Я понимал, что я говорю банальности, но, знаете, я испугался. И попробовал (хотя причем тут я?) удержаться за соломинку:

- Но ты же не совсем его бросаешь? У вас же дети…

У меня не стали соломинку отнимать. Это было бы невежливо.

- Посмотрим, - последовал железный ответ. - Он погулял, теперь пусть даст мне погулять…

Сейчас Воропаев жил в однокомнатной квартире мамы, в подмосковной Балашихе, спал на кухне, на раскладушке, работал, имея диплом редактора полиграфического института и три курса института имени Горького там же, на балашихинской мебельной фабрике у друга-коммерсанта. Дела на фабрике шли хорошо, Воропаев получал по 400-500 долларов в месяц, часть денег отдавал матери, часть отвозил бывшей жене, на детей, остальное в несколько дней пропивал. Все попытки увещевания, радужные картины новой жизни с какой-нибудь молоденькой студенткой, которые рисовали друзья, ни к чему не вели - меланхолия его не покидала. Вообще, маленькое отступление: должен вам сказать, я любил Воропаева. Воропаева-Каратаева. Кстати, где-то я читал, - или это мне сейчас кажется? - что прототипом был некий Коротаев?