— О Клаудиа, любовь моя. Но почему, почему так долго? Зачем ты испытывала меня? Неужели ты могла хоть на минуту усомниться…
— Прости, Себастьяно. Я слишком долго шла к тебе и слишком многое испытала на этом пути.
— Любимая…
— О, Себастьяно, сколько я вынесла, я ведь была уверена, что ты мертв…
— Когда я увидел наше заброшенное палаццо, а ювелир рассказал, что ты погибла на маяке… Жизнь потеряла всякий смысл… Единственное, что меня удерживало — это желание отомстить негодяям Рокко, Фоскари и Контарини. Но к тому моменту они уже оказались мертвы. Все трое. До сих пор не могу понять, кто опередил меня?
Клаудия опустила глаза.
— Что ж, видно Господь воздал им по заслугам.
— Хватит о них. Расскажи лучше, почему ты заставила меня так долго ждать? Где ты была все это время?
— Ах, Себастьяно… В Венеции всем заправлял Борджиа. Я взяла Альбу, свою верную служанку, и отправилась к своему отцу.
— Отцу?! Ты ведь его никогда не видела. Он жив?
— Да, я вновь обрела его. Он много выстрадал и заслужил право на спокойную и достойную старость. И на мою любовь. Я жила у него, в Аскольци ди Кастелло.
— Если б я знал, что этот замок принадлежит твоему отцу, я бы немедля…
— Полгода назад, когда тебя назначили главным казначеем Республики, я вдруг узнала, что ты жив. Сначала я хотела тут же мчаться в Венецию, но испугалась…
— Чего же?
— Не знаю, не спрашивай… Все это было так неожиданно… Ведь я уже давно смирилась с твоей смертью и жила только молитвой. Это было… как второе рождение. И тогда я решилась написать тебе… Ах, любимый. Главное, теперь мы опять вместе.
— Господи, все-таки ты с нами! Спасибо тебе за все!
— О мой Себастьяно, теперь мы вместе навсегда! Я люблю тебя и горжусь тобой!
— Клаудиа…
— Себастьяно…
— Клаудиа…
— Себастьяно…
Два дня спустя они стояли на пороге ослепительного Баронского зала во дворце Манта, в Пьемонте. Кардинал Паскино едва сдерживал слезы радости, целуя обоих.
— Хвала Господу нашему за Его мудрость и великодушие! За то, что не оставил праведных птенцов своих…
— Падре, мы так счастливы… — Они крепко держали друг друга за руки, все еще до конца не осознав свершившегося чуда.
— Дети мои, я молился за вас. Всевышний услышал мои молитвы. Будьте счастливы.
— Прошло столько лет, здесь все так изменилось… — Себастьяно любовался роскошным залом, сияющим во всем своем великолепии.
— Да, изменилось многое. И, слава Богу, мне есть чем порадовать вас. Идите сюда.
Они подошли к противоположной стене. Там, во всю ее ширь, красовалась изумительная фреска.
— Вы помните эту работу? — спросил кардинал.
— Нет, падре. Тогда здесь все было замазано глиной, — ответил Себастьяно.
— Помнишь, после свадьбы мы приезжали сюда, чтобы Джакомо Жакерио написал наш портрет? — оживилась Клаудиа.
— Ну же, Себастьяно, — поддержал Паскино, — вспоминай…
— Помню, — воскликнул Себастьяно. — Он предложил изобразить нас на фреске, в какой-то аллегории, и делал эскизы…
— Вот она, эта фреска. «Рыцарь и рыцарские добродетели в образе прекрасной дамы». А теперь взгляните на лица. Узнаете?
— Конечно, — засмеялась Клаудиа. — Рыцарь — мой Себастьяно.
— А дама — моя Клаудиа. Не может быть сомнений, — улыбнулся Себастьяно.
— Да, дети мои, Жакерио постарался, — вздохнул кардинал. — Теперь ваши образы будут жить вечно. Это правильно. Красивые лица должны радовать людей и через сотни лет. И да будут счастливы те, кто способен любить так, как любите вы. И да хранит всех их Господь! Амен.
