Месть Медеи - [24]

— Поля, а давай я ему отворот сделаю? — недобро сверкнув черными очами, предложила молчавшая доселе Зара.

— Делай. — невольно усмехнулась я, хотя слезы еще понемногу сочились из глаз. — Хуже уж точно не будет.

В этот момент мой мобильный залился веселой трелью.

— Ты что сейчас делаешь? — раздался в трубке излишне бодрый и громкий голос Маши.

— Реву. — честно ответила я.

— Бросай это бесполезное занятие! — скомандовала подруга. — Сейчас я тебя развлеку. Оказывается, случай с нашим зомби вовсе не единственный в нашем городе. Мы тут отыскали человека, который помнит еще один такой случай.

— Что, тоже недавний? — заинтересовалась я, чувствуя, как высыхают на глазах слезы.

— Да нет, совсем древний, кажется, двадцатилетней давности. И человек этот тоже древний, ему не то за восемьдесят, не то за девяносто годков перевалило. Но память его вроде в порядке, так что мы с Оскаром сейчас к нему едем. Забрать тебя по дороге?

— Давай, приезжай в салон, я уже собираюсь! — воскликнула я, вскакивая с места. Гадалки удивленно глядели на меня.

— Девочки, милые, вы тут поработайте, а я через часик вернусь и много интересного вам расскажу! — возбужденно выкрикивала я, пробегая мимо ошеломленной Синтии в туалет. Быстро умыла заплаканное лицо, с сомнением поглядела на заплывшие от слез и превратившиеся в щелки глаза, забежала в свой кабинет за косметичкой, кое-как подкрасилась, накинула плащ и побежала к выходу, кинув на прощание администраторше:

— Если до через час не вернусь, значит, опять ты за главную!

Машина Оскара уже стояла возле входа. Я запрыгнула на заднее сидение, и мы поехали. По дороге Маша просвещала меня:

— Нашему дедуле 82 года, Лев Соломонович Эйнгард — профессор-химик, до развала Союза руководил сверхсекретной научной медицинской лабораторией. Так вот, у него в лаборатории как раз велись разработки по тетрадоксину…

Подробный рассказ я выслушала лишь через полчаса, когда мы прикатили на окраину города, где в старом блочном доме проживал старый профессор. Однокомнатная квартира и без того была крошечной, но казалась еще меньше от того, что была заставлена сверху донизу книжными полками. Лев Соломонович оказался ветхим сгорбленным старичком, и только глаза его по-молодому блестели, когда он вспоминал события давно минувших дней.

Эта история началась еще в пору большого Союза. Советская медицина старалась не отставать от западной. В 1964 году выдающийся американский ученый, лауреат Нобелевской премии по химии Р. Б. Вудворд, изучая механизм химических реакций, расшифровал структуру тетрадоксина.

Это яд нервно-паралитического действия. Он в 1200 раз опаснее цианистого калия, в несколько тысяч раз превосходит яд кураре. Смертельная доза для человека — 1 миллиграмм. Яда, который содержится в любимом блюде японцев, рыбе-фугу, хватит для того, чтобы прекратить бренное существование 40-ка человек или 30-ти народных депутатов. Яд действует, в частности, на неопаллеум — то есть на кору головного мозга. Попав в человеческое тело, яд блокирует нервную передачу, в результате почти останавливается дыхание, сердцебиение почти не ощутимо. Со стороны человек кажется мертвым, и только при самых тщательных исследованиях можно понять, что жизнь в нем еще теплиться. Но в малых дозах это сильнейшее вещество действует и как лекарство. Предполагалось, что тетрадоксин в микроскопических дозах можно использовать для обезболивания, в частности, для ран, полученных во время боевых действий.

Разумеется, советская медицина не могла пройти мимо такого замечательного обезболивающего средства. Это ведь как здорово — раненый солдат не чувствует боли и не уходит с поля боя, пока этот самый бой не закончен. Даже с оторванной левой рукой он продолжает воевать, правой рукой заряжая винтовку, и носом нажимая на курок. И в конце 80-х годов перед лабораторий профессора Эйнгарта была поставлена задача — в самый короткий срок создать из тетрадоксина принципиально новый аналгетик. Сильнейшый яд был выдан медикам и записан в журнал строгой отчетности, белые подопытные мыши готовы к самым жестоким опытам…

Но дело не пошло. Дозы яда все уменьшали, но мышки реагировали одинаково: они переставали двигаться, дышать, и через короткое впадали в кому, из которой уже не выходили. Одну мышь из научного любопытства решили не хоронить. Через две недели некоторые двигательные рефлексы к ней вернулись, она могла ползать по клетке, но выходить наружу не решалась. Самое печальное, что мышка разучилась самостоятельно кушать, теперь ее приходилось отпаивать через пипетку молоком. А еще через неделю, несмотря на все усилия медиков, мышь тихо скончалась. Наконец, профессор с огорчением констатировал: тетрадоксином можно запросто травить людей, вгоняя их в кому, но лечить их не получится.

После этого заключения тему тихо прикрыли, а тетрадоксин велели отправить до дальнейших распоряжений на дальний склад. И лишь пара сотрудников профессора не подчинились вынесенному вердикту. Две молодые женщины и один мужчина средних лет решили продолжить опыты на свой страх и риск. Профессор не возражал — дело молодое, он и сам в юности страдал от непомерного научного любопытства. Так что пусть ребята работают — вреда не будет, а там, глядишь, и изобретут что-то новое. Через некоторое время он забыл и думать о новом провале эксперимента, тем более, перед лабораторией ставили все новые и новые задачи.