Месседж от покойника - [57]

Рабочие выбирали место не в тени — тут было не до удобств, а на самом солнцепеке, поближе к воротам. Легковые автомобили пропускали — по опыту те, кому нелегалы были нужны, ездили на грузовичках или внедорожниках. И когда такой водитель притормаживал, к нему кидались сразу несколько человек — ведь от того, на кого он укажет пальцем, зависел заработок — иногда на день, иногда на неделю, а если повезет — даже и больше…

Смешно и грустно — но когда дальний родственник кого-то из ребят, ожидавших под солнцем очередного нанимателя, рассказал, что есть место помощника в похоронном бюро, — никто из них не выразил желания наняться. Как же! Они — мачо. А возиться с покойниками — это дело не мужское.

О’Рэйли хорошо знал эту публику по первым опытам своей работы в Группе. И сейчас представил ясно, как эти ребята, нищие и полуголодные, наотрез отказывались от работы в «Доброй Памяти». А Рамиро не отказался — и этот день на автомобильном паркинге у строительного супермаркета определил его жизнь на годы вперед.

Сейчас он успешен. Женат. Трое детей — две девочки и мальчуган постарше. Свой дом. Бизнес, судя по словам Кима, тоже процветает. Ну и ладно… Может быть, все трудности придуманы самим О’Рэйли и Санчес Рамиро встретит его как радушный хозяин.

Тем не менее Лайон остановил свой автомобиль на тихой улочке в двух кварталах от дома Рамиро и пошел пешком. Вот он, этот дом. Перед гаражом две машины — «Авалон» пронзительно синего цвета (почему-то выходцы из Южной Америки особенно любят этот цвет) и длинный крытый автомобиль, который когда-то в молодости был белым. Среднего роста худощавый человек с темным лицом садится в «Авалон». Пожалуй, ты, Лайон, успел вовремя.

О’Рэйли встал на пути автомобиля, который хозяин собирался выводить задним ходом. Достал удостоверение, постучал по кузову — и вовремя, машина уже двинулась было назад…

— Уфф… Напугали меня!.. — выкрикнул человек за рулем, опустив стекло. — Вы что, с ума сошли — на дороге вставать? Разве не видно, что я назад подаю?

Удостоверения он еще не видел и действительно испугался: наехать на пешехода в собственном дворе, пусть даже этот пешеход сто раз сам виноват, очень плохо: неприятностей не оберешься.

— Прошу вас выйти из машины, — сказал О’Рэйли, чуть повысив голос. — Вот мои документы. Вы — Санчес Рамиро?

— Да, я…

— Почему не отвечаете на звонки?

— Потому что у нас в районе иногда связь по мобильному плохая. Теряются звонки.

— Я прошу вас проехать со мной.

— Да вы с ума сошли! Сейчас разгар дня, работы полно, у меня каждый час расписан.

— Ничего, Рамиро. Когда идет расследование дела об убийстве, все остальные ваши дела придется отложить.

Рамиро взглянул — удивленно и озадаченно, но не испуганно.

— Убили? А кого убили?

— Сотрудника охраны «Изумрудных Лугов» Мартина Дэвиса, помните такого?

— Быть не может! Да я же на днях там был, мы с ним ночью по кладбищу катались, пока Эрик бумаги заполнял…

— Садитесь в мою машину, — предложил Лайон. — Поговорим обо всем — у нас в офисе.

* * *

Хорошо на берегу океана! Особенно хорошо ходить босиком по полосе прибоя. Даже зимой — вода только сначала кажется холодной, лизнет два-три раза ступни — чуть не подпрыгиваешь, а потом уже идешь себе спокойно по влажному песку, иногда сам стараешься заступить в волну. И тогда уже разницы нет — что июль, что декабрь: здравствуй, океан! Здравствуй, могучее создание, откуда мы все, говорят, вышли и куда вернемся…

Эдвард Грейслин любил прогулки по полосе прибоя. Есть неподалеку от Лос-Анджелеса такое местечко — Мандалай Бич. Был там у Грейслина дом. С видом на океан, как он сам любил говорить, но на самом деле вид на океан был только со второго этажа, да и то лишь потому, что среди двух— и трехэтажных особняков, стоявших в первой линии, лицом к океану, прямо на песке, затесался один развалюшный старый одноэтажный домик. Видно, у хозяина не было ни сил, ни желания его перестраивать, а продавать не хотел. Куда торопиться, когда цены с каждым годом лезут все выше и выше, и цена его развалюхе уже сегодня за миллион и дальше будет только расти.

Ну и пусть держится, не продает… Потому что Эдуард Грейслин может, пользуясь просветом в высоких домах на песке, по вечерам сидеть у себя на балконе и смотреть на океан. А заплатить миллионы за новый дом не может. И даже если бы мог — не захотел бы… Пусть платят те, у кого этих миллионов куры не клюют.

Грейслин иногда удивлялся — как много вокруг богатых людей. Вот это место, где у него загородный дом, — оно далеко не самое богатое в Лос-Анджелесе. И не самое большое. Но на долгие мили здесь вдоль океана тянутся дома. По два-три дома обязательно продаются — и на рынке не задерживаются. А цены, цены…

Впрочем, самому Грейслину грех жаловаться — когда он двадцать лет назад купил свой дом, цена на него была такая низкая, что сейчас, если вспомнишь, хочется плакать от умиления. Но плакать не надо — хорошо, что он его тогда купил. И хорошо, что в доме есть вид на океан. И еще хорошо, что есть внутренний дворик, укрытый деревьями от посторонних глаз. Во дворике — джакузи, где уютно сидеть в булькающей горячей воде под ветвями персикового дерева, есть обложенный камнем очаг, а поодаль — открытое место, где можно разводить огонь. Погода в Южной Калифорнии такая, что здесь в любое время года можно сидеть перед огнем — успевай только поленья подкладывать. Поленья Грейслин всегда держал в запасе в гараже — потому что Джинна любила сидеть по вечерам у огня. А что любила Джинна — то и Грейслин любил… «Последняя любовь, — говорил он себе иногда. — Что тут поделаешь?»