Мешок в три пуда - [2]

И въ то же мгновеніе Ванюшка на свою долю получилъ нѣчто, но онъ ловко увернулся, вслѣдствіе чего полнаго подзатыльника счастливо избѣгнулъ.

При словѣ «христарадники» Савося поднялъ съ полушубка глаза и посмотрѣлъ на Татьяну.

— Мы не христарадники, потому кажную весну идетъ на людей мужа… обыкновенно ничего не промыслишь, — возразилъ онъ убѣжденно.

Онъ былъ правъ. Въ мѣстности, гдѣ онъ жилъ, каждую весну мужики колотились. Приходила весна и приносила съ собой нужду, которая свирѣпствовала безпощадно и неумолимо; прилетали ласточки, и появлялись ребятишки съ кошелями, гулявшіе по всѣмъ деревнямъ за кусочками. Хлѣбъ къ этому времени у всѣхъ выходитъ, а травы еще не поспѣли. Взрослые рѣдко ходили «въ кусочки», только нѣкоторыя старухи не смущались и христарадничали. За то ребята поголовно кормились кусочками, подобно жаворонкамъ, клевавшимъ скудный кормъ наступающей весны. Это было правило, съ давнихъ поръ оставшееся безъ исключеній. Половина населенія пропитывалась на общій счетъ, взаимно помогая себѣ, вынося нужду подъ круговою порукой. Когда наставала оттепель и съ горъ катились ручья, дѣти шатались изъ деревни въ деревню и питались. Имъ никто не отказывалъ; та баба, у которой были испечены «послѣдніе хлѣбы», не считала себя уже въ правѣ гнать маленькихъ, хроническихъ нищихъ; отказывала только та, у которой и «послѣдняго хлѣба» не было. Съ давнихъ временъ это вошло въ обычай, переставшій быть предметомъ стыда, потому что и стыдиться было некому. Стыдъ былъ общій, слѣдовательно, его не существовало.

Если Татьяна и попрекнула мужа, то потому, что была зла на этоть разъ, несчастна, потерянна…

Татьяна выпроводила за дверь Ваську и Ванюшку и опять принялась за домашнюю суету, не ведущую ни къ какимъ послѣдствіямъ, т. е. перемывала ненужные нынче горшки, колола зачѣмъ-то лучину, заглядывала въ пустую печь, вымывала оказавшіяся безъ дѣла ложки и проч. Деревенская баба, лишенная возможности «стряпать», чувствуетъ себя глубоко несчастною, не потому только, что предвидитъ въ будущемъ голодный день, но потому, что вдругъ лишается обычнаго занятія, дѣлается сама на цѣлые дни непригодною, оскорбляется въ своей завѣтной гордости хозяйки и кормилицы и чувствуетъ себя несчастною. Татьяна не составляла исключенія. Каждое утро она обыкновенно возилась съ помоями, палила себѣ волосы передъ печкой, жгла руки о горячіе хлѣбы, пачкалась сажей о трубу, а нынче было отнято отъ вся все это, и если она продолжала толкаться возлѣ печки, то это только обнаруживало ея желаніе скрыть душившее ее раздраженіе.

Самъ Савося все утро также сидѣлъ дома и громко сопѣлъ надъ полушубкомъ. Когда же всѣ прорѣхи были зачинены, онъ принесъ въ избу худое корыто и также принялся чинить его. Затѣвалъ еще много другихъ хозяйственныхъ дѣлъ и оканчивалъ ихъ, но совершалось все это безъ охоты, съ цѣлью забыть пустую печь.

Наконецъ, онъ вынулъ изъ-подъ лавки мучной мѣшокъ и задумчиво разсматривалъ его, вертя въ рукахъ и заглядывая въ его внутренность. Мѣшокъ былъ пустой. Это обстоятельство, повидимому, удивило его.

— Все до чиста поѣли… диковина! Добывать гдѣ ни то надо, — сказалъ онъ и вопросительно посмотрѣлъ на Татьяну.

— А то ты думаешь какъ: починишь дыру и будетъ тебѣ хлѣбъ? — сердито возразила Татьяна.

Савося смутился, положилъ на лавку мѣшокъ и сѣлъ самъ.

Шашка все терлась около его колѣнъ и просила отъ времени до времени ѣсть; наконецъ, она довела его до такой степени стыда, что онъ безпокойно завозился и возымѣлъ намѣреніе выйти совсѣмъ изъ избы, чтобы толкнуться «туды-сюды» и позанять хлѣба. Въ долгу онъ находился кругомъ, постоянно ощущая на себѣ узду, за которую его тянули въ разныя стороны забротавшіе люди, но онъ къ такому ощущенію привыкъ и безъ опасенія лѣзъ въ нимъ за новыми обязательствами. Къ обязательствамъ онъ также привыкъ, половину ихъ позабывая или совсѣмъ не исполняя, если его не ловили, а на обязывающихъ людей смотрѣлъ какъ на мѣшки съ мукой. Даютъ эти мѣшки — онъ ихъ почитаетъ; нѣтъ — онъ съ ними не имѣетъ никакого дѣла. Его тянулъ управляющій сосѣдняго имѣнія, Таракановъ, тянули всѣ помѣщики сосѣднихъ имѣній, всѣ мѣстные кулаки, казна, и всѣмъ имъ онъ былъ долженъ, но отдавался тому, кто прежде всѣхъ успѣвалъ его поймать и засадить за работу; про всѣхъ остальныхъ хозяевъ своихъ онъ забывалъ и, взявъ отъ нихъ мѣшки, бѣгалъ отъ нихъ.

Всѣ описанные примѣты и дѣйствія подадутъ иному читателю поводъ счесть Савостьяна Быкова плохимъ мужиченкой, худымъ во всѣхъ отношеніяхъ и пролетѣвшимъ всѣ ступени нищеты и наглости. Это не вѣрно. Положимъ, что Савося былъ измотавшійся, пустой мужикъ, за душой котораго не осталось ничего цѣльнаго. Все ушло въ долгъ, въ которомъ онъ завязъ по уши. Съ перваго раза это явленіе кажется самымъ обыкновеннымъ. Ну, долженъ — и конецъ; у кого же нѣтъ долговъ и кто же не разоряется? Но съ нѣкотораго времени многимъ этотъ долгъ кажется нѣсколько подозрительнымъ, почти фальшивымъ. На Савосѣ лежалъ особенный долгъ, ни въ какомъ другомъ классѣ незнакомый. Этотъ долгъ такъ обширенъ и необъятенъ, что, наконецъ, съ недоумѣніемъ спрашиваешь себя: да дѣйствительно-ли Савося Быковъ долженъ кому-нибудь? Подозрительнымъ кажется именно эта необъятность Савосиныхъ обязательствъ: долженъ онъ въ волости, долженъ Шипихину, долженъ Тараканову, долженъ Рубашенкову и какому-нибудь конокраду, долженъ кулаку и всякому другому прохвосту, кому только не лѣнь взять его за шиворотъ и обязать. Если бы Савося сидѣлъ сложа руки, пьянствовалъ и развратничалъ, какъ кутила другого класса, тогда этотъ поразительный долгъ былъ бы нѣсколько понятенъ, но Савося, въ обыкновенномъ смыслѣ, ведъ честную жизнь: работалъ, чтобы достать пудъ муки, пилъ вмѣсто вина, ядъ, чтобы на мгновеніе отравить себя, и развратничалъ развѣ тѣмъ, что ходилъ иногда голымъ, потерявъ стыдъ въ такому безобразію. Просто беретъ сомнѣніе, какъ это человѣкъ съ такими ограниченными, почти недѣпыми потребностями, удовлетворяющимися мукой и ядомъ, вдругъ оказывается всеобщимъ должникомъ, притомъ такимъ должникомъ, который всѣми признается безнадежнымъ и долгъ котораго неоплатенъ? Съ такимъ обязательствомъ, съ такимъ долгомъ найти въ другомъ классѣ нельзя ни одного человѣка; чтобы отыскать для Савоси Бывова подходящую пару, нужно спуститься ниже человѣка, взять домашнюю скотину, которая, дѣйствительно, всякому хозяину должна и обязана все дѣлать; между тѣмъ, Савося — человѣкъ, притомъ человѣкъ довольно хорошій, въ обыкновенномъ смыслѣ этого слова, настолько хорошій, насколько это допускается жизненными условіями его.