Месье и мадам Рива - [11]

8 О правильном использовании слов «отшельник» и «мудрец»

Я позвонила в дверь Летиции Ланг и несколько минут ждала, пока мне откроют. Я не слишком тревожилась, понимая, что Летиции сложно двигаться из-за спины. Мне отворил ее сынишка, которого я до той поры видела мельком всего несколько раз и который здорово вымахал. Я поздоровалась и улыбнулась. В ответ он что-то пробурчал, развернулся и пошел прочь, оставив меня в прихожей незнакомой квартиры. Мы с Летицией старались не встречаться дома, считая, что семья и быт и без того занимают большую часть жизни. Я знала, что сын, которого язык уже не поворачивался называть ребенком, давал жару, и Летиция, строя планы на «лучшую жизнь» (она любила воображать лучшую жизнь), жаждала отказаться от самой идеи материнства. Я всегда относилась к ее планам с уважением и пониманием. Наши общие знакомые — в основном сорокалетние женщины, пробующие то гормональную терапию, то еще что-то с целью испытать радости материнства в удобное для них, но не для природы время, — не одобряли точки зрения Летиции на деторождение. Вечеринки и даже выходные с подругами частенько заканчивались скандалами. Проблема была не только в том, что Летиция махала рукой на банальную психологию (я неоднократно пыталась ей это втолковать), но и не упускала возможности поставить несчастных женщин, которым в энный раз не удалось забеременеть, перед фактами. «Простыми фактами», — уточняла Летиция. Простые факты в ее устах звучали примерно так: «Габриэлла, что за глупости; Алисия, ты ведь живешь прекрасной насыщенной жизнью, у тебя все есть, посмотри, сколько ты сделала, сколько ты смогла сделать, какие проекты тебя ждут; а ты, Карла, просто чудесно выглядишь; а ты, Елена, уже два, даже три года ведешь себя как безумная, только и говоришь о профессоре X, о клинике Y, о стране Z, где разрешена такая-то сперма, об овуляциях, ты уже сто лет не выражала своего мнения ни по какому вопросу, кроме беременности; Доминика, ты больше не рассказываешь нам о кино, а ведь ты работаешь в кино; Алессия, не правда ли, кажется, что в жизни нет больше новых горизонтов, ни единого нового пейзажа, нет любви, ни сумасшедшей, ни разумной, словно ты вся поглощена абсурдным желанием забеременеть, только взгляни, что с тобой делает это желание; Лана, жалкое зрелище, просто смешно, глупо, меня аж мутит, я тебе правду говорю, как подруга; Фредерика, дети яйца выеденного не стоят, поступай как знаешь, но женщины должны делиться друг с другом опытом, никто не сделает этого за нас, так что я тебе признаюсь, признаюсь в том, что ради моего мальчика, знаешь, моего ребенка по имени Бастьен, так вот, я бы за него выпрыгнула в окно, да, я бы сиганула ради него, потому что люблю его неописуемо, и дело не том, что я потрясающая мать или он восхитительный сын, а отношения между нами супер, нет, просто как только у тебя рождается ребенок, твоя судьба — бросаться ради него в окно, это правда, в прямом и в переносном смысле, выбора у тебя нет — окно или ничего, в моей жизни было полно и удач, и потерь, но ребенок — мало того что он бесконечно изводил учителей и кого только можно вокруг, так он еще у меня отнял дни и ночи, лишил меня самых лучших надежд, самых серьезных планов, он поглотил нас с его отцом без остатка, понимаешь? Он уничтожил все наши чувства до единого, мы с моим бывшим даже не звоним друг другу, чтобы узнать, как дела, и, вообрази, в моих самых безумных снах — понимаешь, о чем я? — в редких снах, после которых трудно прийти в себя, так они реальны, я одна, слышишь, Вероника, я совершенно одна в своей жизни, и мне хорошо, о да, ты не представляешь себе, как мне хорошо в одиночестве».

Я вошла в спальню Летиции, с первого раза угадав дверь, хотя понять, куда какая дверь ведет — в спальню или в ванную комнату, — казалось невозможным. Квартира была маленькой. Тот, кто ее спланировал, похоже, лучше разбирался в вопросах рентабельности, чем архитектуры. Летиция с закрытыми глазами лежала на кровати, забывшись скорее лекарственным, нежели естественным сном. Я внимательно вгляделась в хладнокровного монстра, в законченную эгоистку — так Летицию называли наши общие подруги. Большинство из них так и не стали матерями, но решили разорвать отношения с безнравственной и опасной Летицией Ланг. Даже Елена, знавшая Летицию еще со школы, отвернулась от нее. Окружение одобрило выбор Елены, стоивший ей почти таких же длительных рыданий, как неудачные оплодотворения, из-за которых очень переживал ее муж Жак. Кстати, Жак сказал, что Летиция только подливает масла в огонь сожалений, а подобные люди — самые отвратительные существа на рынке друзей. И еще он добавил, что поведение этой безумной вполне объяснимо, поскольку у нее уже давным-давно недотрах, вот она и несет полную чушь, лишь бы привлечь к себе внимание. С мужниного благословения Елена написала Летиции очень красивое прощальное письмо. Она оправдывала свое отстранение, искренне считала его временным, объясняла, что хочет сосредоточиться на себе и своей слишком долго пустовавшей матке, дабы наполнить ее новой жизнью. Елена надеялась, что Летиция ее поймет во имя их долгой преданной дружбы, ведь она (Елена) сражалась за возможность стать матерью, терапия стоила ей депрессии, но такова цена, порой в жизни приходится расставлять приоритеты, не так ли? Как давняя подруга, Елена советовала Летиции почитать прекрасное произведение под названием «Это просто, но одного желания мало», написанное мужчиной, который после многообещающих медицинских исследований пришел к выводу, что настоящие жизненные ценности не имеют никакого отношения к фармакологии. Автор книги (в письме Елена выделила его имя другим цветом) — доктор Патрис Беллажио-Делафонтен — просто-напросто решил в один прекрасный момент посвятить себя помощи ближнему. В книге он призывал всех отправиться на поиски истинного «я», которое не следует путать с надуманным искусственным понятием глубинного «я» (уточнял доктор). «Смысл в том, чтобы не потерять себя и сосредоточиться на главном», — резюмировала Елена специально для Летиции. Ведь наше тело и наш дух знают, что для нас хорошо, но мы этого не сознаем, поскольку наша жизнь загрязнена всевозможными желаниями, необходимостями и требованиями, навязанными средой. Елена обращала внимание подруги, с которой на время прощалась, на то, что жизнь не изменится от одного только прочтения книги. Елена окончательно прозрела, чтобы констатировать истину. Надо немедленно завязать с популярными книжечками по личностному развитию, с этими смехотворными чудодейственными рецептами счастья, с релаксацией, с дыхательными упражнениями — сколько можно! — с шарлатанскими пилюлями, с целенаправленной терапией, с дорогущими двухдневными семинарами на тему поиска равновесия. «СТОП! СТОП! СТОП!» — написала Елена большими буквами, обозначив свои убеждения восклицательными знаками. Идея доктора Беллажио-Делафонтена куда серьезнее. Он предлагал остановиться, просто остановиться для того, чтобы затем двинуться вперед по дороге испытаний и преград к реальным изменениям. Елена убеждала подругу в том, что не попала под влияние гуру-мошенника или хитроумного дельца, как можно подумать. Вовсе нет. Летиция должна знать и может сама проверить: профессор Беллажио-Делафонтен не один из тех бизнес-авторов, что строят финансовую империю, продавая воздух по цене золота. Отнюдь нет. На самом деле Патрис Беллажио-Делафонтен стал отшельником. Да, Летиция не ослышалась. Теперь он называл себя просто братом Патрисом, а не доктором и не профессором. К тому же он действительно жил жизнью настоящего отшельника. О нем даже сняли несколько видеосюжетов — в Интернете висят — брата Патриса можно созерцать на лоне природы: Святой Дух решил, что бывшему доктору самое место на природе, а не в городе. Единственной его амбицией стало отречение от каких-либо амбиций. Он проделал долгий путь и не скрывал этого. Брат Патрис пил только воду из источников и ел коренья, весил как птичье перышко и радовался тому, что не отяжеляет собой планету. Его худоба поражала воображение: на плохого качества фотографиях, выложенных в Сети какими-то неизвестными, доктор почти прозрачен. Единственная уступка этого западного садху современному обществу заключается в том, что он разрешил своему редактору, пожилому мужчине, единственному сотруднику крошечного издательства, которое феноменальный успех книги Беллажио-Делафонтена спас от разорения, — так вот, брат Патрис разрешил своему реактору время от времени, особенно перед началом зимы, приносить ему бумагу и карандаши. Мудрец презирал чернила и любые не возобновляемые ресурсы. Поэтому редактор приносил бумагу, чтобы доктор мог при желании, по вдохновению, а не из корысти, набросать свои мысли, которые день ото дня становились все более лаконичными и простыми, мгновенно публиковались, а затем переводились на бесчисленное количество языков.