Мертвых не судят - [5]

— Ты мне не нравишься, Игорек, — заявил он, раздавив в пепельнице пальцем дымящийся сигаретный окурок. — Если так будешь сидеть — совсем свихнешься. К тому же водки не пьешь.

— Жарко же, — возразил Славич.

— Жарко — не жарко… — Кошелев плеснул себе в рюмку, проглотил, закусил помидором. — От жары она ни крепче не делается, ни противнее… Хочешь, я тебя в охранное агентство устрою? Там наших ребят много и бабки платят побольше, чем мы с тобой получали.

— Чего же сам не идешь?

— Мне до полной выслуги еще четыре года. Надо дотягивать. Вот получу пенсион, тогда поглядим. Ну что, пойдешь в охрану? Давай соглашайся. Тебя там возьмут не глядя, гарантирую.

— Как дела в управлении? — спросил Славич, желая увести разговор в сторону.

— Хреново, — отмахнулся Кошелев. — Не пойму: куда мы катимся!.. Стариков почти не осталось, разбежались кто куда. Ходит какой-то народ по коридорам, рожи все незнакомые и не наши какие-то… Смотрю я на него и думаю: где же ты меня, голубь, продашь и за сколько. Сейчас, Игорек, не берут, кажется, только те, у кого руки отрублены. Да и в этом уверенности полной нет.

— Ты-то не берешь.

— Вот на меня как на дурака и смотрят.

— Ну, ты скажешь… — Именно в это мгновение Славич вновь, как всегда рано или поздно случалось, внезапно почувствовал, что устал. Опустошающее равнодушие навалилось на него разом, будто жаркий пуховый матрац, и с этого момента он с огромным трудом имитировал участие в беседе и мечтал лишь о том, чтобы Кошелев наконец допил свою водку и поскорее убрался.

— Я когда вспоминаю тот случай… — начал Кошелев, и Славич, немедленно догадавшись, о чем он собирается говорить, поспешно вскинул руку.

— Не надо!

— Чего не надо! — ожесточенно воскликнул Кошелев. — На твоем месте любой мог… Ну скажи, кто мог догадаться, что там его баба! Это же… Это!..

Не подыскав подходящих слов, Кошелев крепко ругнулся и взмахнул в воздухе растопыренной пятерней.

— Кончай, Петр, все это мы уже проехали, — устало сказал Славич.

— Тебя выгнали, а кто остался! — тянул свое Кошелев.

— Меня не выгнали. Я на пенсии по выслуге лет.

— Да ладно тебе, — Кошелев снова налил и тут же, задрав подбородок, выплеснул водку единым движением себе в горло. — И водку перестал пить…

Некоторое время они сидели, погруженный каждый в свои мысли.

— Я вот даже иногда боюсь, — пробормотал Кошелев, — придешь к тебе, а ты уже это…

— Да брось ты, — отмахнулся Славич. — Не застрелюсь, не бойся. Ты меня совсем уж за дурака держишь. Нормально я живу, Кошелев. Нормально. Сам разве не видишь — чисто, прибрано. Бутылок пустых нет. Так ведь?

— Так, — согласился Кошелев, подозрительно зыркнул на Славича и снова выпил.

Они говорили еще несколько минут о несущественном. Затем Кошелев поднялся.

— Я пойду.

Славич тоже поспешно вскочил, сделал попытку выразить сожаление скорым уходом — получилось не очень похоже, но Кошелев не обратил внимания.

— Ты заходи, — только и сказал Славич.

— Насчет охраны решай, не тяни. Свято место пусто не бывает, сам знаешь.

— Обязательно, — с готовностью кивнул Славич. — Только немного попозже. Мне тут с делами своими нужно немного разобраться.

Кошелев взглянул на него с сожалением и грустью.

— Вижу я, какие у тебя дела. Кончай, Игорь, думать об этом. Башку сломаешь, точно тебе говорю!..

Славич закрыл за ним дверь и вернулся в комнату. Глянул на бутылку с остатками водки, после короткого раздумья налил полную рюмку, медленно поднес ко рту, но пить не стал, осторожно отнес на кухню и вылил в раковину. Славич точно знал, что пить ему сейчас нельзя ни в коем случае.

* * *

На следующий день погода испортилась. Вместо неба над крышами домов повисла серая муть. Тягучий холодный дождь полился с монотонностью отчета о проделанной работе. Отзываясь на ненастье, заныла сломанная пять лет назад ключица. Славич угрюмо думал, что это первый признак постепенно приближающейся старости: год назад, кажется, еще не болело… Или болело, черт его знает.

Ключицу ему в двух местах разломал жакан, выпущенный почти в упор совершенно обезумевшим от водки и страха бандитом, которого они после двухдневной погони обложили в охотничьей избушке где-то в верховьях холодной сибирской реки Чулым. Бронежилет спас тогда Славича, его только швырнуло оземь, в горячке он сперва ничего не почувствовал и, вскочив, успел снести с ног противника до того, как тот перезарядил одностволку. Набежавшие коллеги Славича довершили дело, а минут через пять боль скрутила так, что Славич смог сдвинуться с места лишь после мощной водочной анестезии. Поддерживаемый сержантом, он ковылял восемь верст до просеки, где их ожидал вездеход, испытывая далеко не лучшие ощущения.

Кости, впрочем, срослись удачно, спустя месяц врачи выковырнули Славича из гипсового кокона и отправили к теплому морю в санаторий имени какого-то по счету партсъезда. В качестве напоминания осталась только эта ноющая ломота к перемене погоды.

Потирая плечо, Славич ходил по комнате, тупо смотрел в замкнутое пространство двора и даже пытался читать книгу, наугад вытащенную с полки. Он чувствовал приближение приступа черной меланхолии; верно, дождь тоже был тому виной. Нужно было обязательно что-то сделать, непременно нужно было чем-то заняться сейчас…