Мертвые дома - [6]

Полвека — и каких полвека! — не смогли убить его гордости фейерверками Ортиса. О начале дня святой Росы возвещал треск больших и малых ракет, который раздавался раньше, чем звон церковных колоколов. Едва кончалась месса, зажигались петарды и шутихи; красные змейки, извиваясь, вылетали из домов и пугали благочестивых дам, рассыпаясь искрами. А в середине дня, когда святая Роса, прелестная и юная, показывалась под широким порталом церкви, раздавался мощный грохот самых больших ракет, которые взлетали прямо с центральной площади или пересекали небо со стороны Лас-Топиас, Банко-Арриба и Эль-Польверо.

— Это были предместья старого Ортиса, девочка, — вздыхал Картайя. — Но не пытайся найти их, от них не осталось даже развалин. На том самом месте, в трех куадрах[1] от проезжей дороги, где теперь ты не увидишь ничего, кроме сухой травы, и услышишь только шелест убегающих ящериц, стояли дома Лас-Топиас, Банко-Арриба и Эль-Польверо, когда Ортис был городом…

Но поистине грандиозный размах празднество принимало ночью. Для своей нежной святой город приберегал оглушительные дары из огня и пороха. Месяцами итальянец Чекатто, его жена и дети изготовляли эти фонтаны пламени, которые в праздничную ночь били в небе над льяносами. Бешено вертелось гигантское колесо, отбрасывая во все стороны потоки ослепительного света. Из свечи вырастало огненное дерево, которое, отгорев, превращалось в голый, как на осеннем эскизе, остов. Огненный замок пылал с треском и грохотом, являя собой фантастическую картину жестоких военных разрушений. Огненный бык извергал пламя, вырывавшееся из его широких картонных ноздрей, — адское чудовище билось на костре, который пожирал его.

— Последний большой праздник в Ортисе, — говорил сеньор Картайя, — был в девяносто первом году, когда Андуэса подготавливал свое переизбрание. Карлос Паласиос, двоюродный брат Андуэсы, решил баллотироваться на пост президента штата Гуарико и отметил это событие балами и гуляньями, которые вошли в историю. На площади Лас-Мерседес за неделю из толстых бревен и речного камня возвели арену для боя быков. «Дикие быки» — так звали тореадоров, приехавших на корриду из Каракаса. Водка лилась, как дождь с неба. Я три дня и три ночи играл на флейте. Но Андуэса не был переизбран, а Карлос Паласиос не стал президентом Гуарико — им не позволил генерал Хоакин Креспо из Парапары.

«Роза льяносов» цвела своим последним цветом. Желтая лихорадка, правда, ушла, но малярия уже подтачивала корни городов в льяносах. Однако, пока президентом был Креспо из Парапары (а это все равно что из Ортиса), Ортис пережил часы мимолетного блеска, борясь со своей судьбой, которая была предрешена. Доктор Нуньес, генеральный секретарь Креспо, родился в самом Ортисе. В его доме «Ла-Нуньере» давались большие балы, на которых Креспо не раз присутствовал собственной персоной. Картайя запомнил своего земляка-каудильо верхом на белом коне, готового опрокинуть неклейменого быка в загоне на главной улице.

— После того как Креспо убили, — заключал свой рассказ Картайя, — из языка венесуэльцев следовало бы вычеркнуть слово «каудильо».

6

Иной раз сеньор Картайя отвлекался в сторону от исторических событий, его переставали интересовать голодные банды, расположившиеся лагерем на улицах Ортиса, празднества и церемонии, и он рассказывал Кармен-Росе случаи из жизни людей этих мест. Герои его рассказов давно умерли и были похоронены не на убогом новом кладбище с побеленными известью могилами, а на старом, в роскошных усыпальницах. И сейчас еще можно увидеть к северо-востоку от церкви святой Росы его надменные заброшенные памятники, выглядывающие из зарослей дубняка и акаций.

— Расскажите мне про Хуана-Рамона Рондона, — часто просила Кармен-Роса по вечерам.

— Но, девочка, — ворчал польщенный старик, — опять? Ты уж, наверно, знаешь эту историю наизусть.

Кармен-Роса делала протестующий жест, хотя понимала, что это излишне, ибо Картайя уже приступал к своему рассказу, который сладко и жутко было слушать в безлунные ночи, когда редкие огни городка туманились белесоватой дымкой и затаенной печалью веяло от рухнувших домов.

— Хуан-Рамон Рондон был здешний парень, лихой наездник и знаток бойцовых петухов. У него была тайная любовная связь с женой Педро Лорето, владельца асьенды…

Едва муж седлал мула и уезжал по тропе, ведущей к асьенде, Рондон поджидал жену на другом берегу реки в лесочке, где в период дождей расцветают лиловые цветы паскуа.

— Так шло до тех пор, — рассказывал Картайя, — пока одна соседка, заинтересовавшаяся прогулками жены, не пошла да не рассказала о них Лорето. Муж, у которого уже были кое-какие подозрения, объявил, что отправляется в дальнюю поездку на пять дней, нежно обнял жену на прощанье и верхом на муле, навьюченном съестными припасами, выехал на большую дорогу, которая вела к Ла-Вилье.

Любовники решили встретиться той же ночью в доме Лорето. Поистине их самым заветным желанием было предаваться ласкам в четырех стенах, а не в лесу среди колючек репейника, где сердце одновременно и пылает любовью, и замирает от страха, как бы охотник, случайно забредший туда, ребенок или сбившийся с дороги путник не застали их вдвоем.