Мертвые дома - [20]

Таков был второй и более упорный слух. Он родился в кабачке Эпифанио, Перикоте принес его в дом Панчито, оттуда он прилетел в церковь и распространился затем с помощью все той же Эрмелинды по всему городку, опровергая предыдущее чрезвычайное сообщение.

Но сеньор Картайя как бы мимоходом заглянул на телеграф и узнал правду, а через него правда стала известна Себастьяну, Панчито и священнику Перния. Студенты из Каракаса, несколько недель содержавшиеся в лагере недалеко от столицы, в это воскресенье будут перевезены на принудительные работы в Паленке. Их путь лежит через Ортис. Телеграмма с этим известием, полученная полковником Кубильосом накануне ночью, объясняла его тревожное состояние.

Автобус не только прошел через Ортис, он даже остановился против кабачка Эпифанио. Это была первая стоянка со вчерашнего дня, когда заключенные выехали из Гуатире, что за Каракасом. Ночью на большой скорости автобус промчался по пустынным немым улицам столицы, затем взял курс на Вальес-де-Арагуа и, сотрясаясь на неровной дороге, на той же скорости выехал в просторы льяносов. Вереница автомобилей, в которых ехали родные и друзья заключенных, пыталась было последовать за автобусом, но ей решительно преградил путь взвод вооруженных солдат.

Студенты не знали, куда, как безумный, мчится этот желтый автобус. Солдаты охраны, по одному на краях каждого сиденья, тупо молчали, как каменные; капитан, сидевший рядом с шофером, не оборачивался. Одноглазый полковник Варела в штатском, под надзором которого осуществлялся перевод, подавал признаки жизни лишь тогда, когда нужно было бросить короткое распоряжение.

Лишь после того, как автобус съехал с дороги, ведущей к морю, и круто свернул в льяносы, заключенные стали догадываться, какая судьба их ждет. Один из них сказал просто:

— Это путь на Паленке.

Остальные поняли и промолчали. Удары колес о выбоины, астматическая дрожь мотора, биение сердец долгое время, как эхо, повторяли отзвук этих слов:

— Это путь на Паленке.

— Это путь на Паленке.

— Это путь на Паленке.

В неверном полусвете уходящей ночи автобус миновал мирно дышавшие во сне селения и засеянные поля и все утро продвигался по суровой пустынной равнине без домов и людей, пока наконец под полуденным солнцем впереди не возник Ортис.

Автобус остановился у кабачка Эпифанио. Все вышли из запыленной машины, разминая затекшие ноги: шестнадцать студентов, двенадцать солдат с примкнутыми штыками, капитан с револьвером в руке, одноглазый полковник в штатском, шофер.

— В кабачок! — крикнул Варела.

Все не торопясь вошли. Усталость и жажда одинаково томили и охрану и узников. В распоряжение полковника Варелы прибыл Кубильос с двумя полицейскими. Эпифанио подал бледное ситро и открыл старые жестянки с сардинами. Зеленый, облупленный фонограф заскрипел старую песню, гнусавую песню пьяного индейца. В шутливых словах, сопровождавшихся прилипчивым мотивом, в ней говорилось о войне четырнадцатого года, о победах Германии, о пушке сорок второго калибра и кайзере. В конце песни кайзеру приходилось плохо.

Шестнадцать заключенных студентов были очень молоды. Самому старшему из них, с густой, черной, как у испанского монаха, бородой, не было еще и двадцати пяти, а другим — и спокойному голубоглазому юноше, и юноше с острым еврейским носом, и тому, у которого был бледный лоб скептика, и обладателю густых мохнатых бровей, и толстяку в больших очках, и мулату в берете — едва исполнилось двадцать.

Трое мужчин, оборванных и покрытых язвами, с вялым любопытством наблюдали за ними, стоя у ограды площади. Ребятишки со вздутыми животами, сопливые и босые, приблизились к самой двери кабачка и удивленно уставились на студентов. Потом появились сеньор Картайя и Себастьян. Как ни в чем не бывало они вошли в кабачок, купили сигареты, поболтали с Эпифанио о городских новостях. Улучив момент, когда солдаты не смотрели в его сторону, сеньор Картайя вытащил из кармана пузырек хинина и протянул его бородатому студенту, которого товарищи звали Клементе.

— Он может вам пригодиться, — сказал старый масон.

Себастьян подошел к мулату в баскском берете.

— Эта шапчонка не по нашему солнцу, — тихо проговорил он.

И снял шляпу:

— Лучше возьмите мою. Вы не знаете, что такое солнце льяносов.

Но к ним уже приближался полковник Кубильос, пылая гневом и негодованием.

— С арестантами разговаривать запрещено! — крикнул он Себастьяну.

— Я не знал, — ответил тот, как бы оправдываясь.

— Ну, так знайте! — угрожающе шумел Кубильос.

— Извините! — желая его задобрить, вмешался Картайя. — Я тоже не подозревал, что эти молодые люди — арестанты.

Оба медленно вышли из кабачка, провожаемые разъяренным взглядом правительственного наместника. Студент уже снял берет и надел шляпу Себастьяна, словно носил ее всю жизнь.

20

Желтый автобус, увозивший шестнадцать студентов, двенадцать солдат, капитана в форме и кривого полковника в штатском, продолжал свой путь по льяносам, подскакивая на ухабах и поднимая тучи сухой горячей пыли. Но в Ортисе он оставил след, который не изгладился и много часов спустя. В кабачке Эпифанио, в доме священника, в патио Вильенов, в школе сеньориты Беренисе и городском управлении целый день говорили только о студентах.