Мертвое тело - [15]

Я опомнился только тогда, когда домчались мы до мельницы и когда тройка, покрытая пеной, храня и дрожа, стала у крыльца мельничного дома.

— Пожалуйте! — крикнул Свистунов. — Милости просим-с.

Выбежала на крыльцо какая-то девушка, красивая, статная, в русском костюме, в шелковом платочке на голове, бросилась было встречать Свистунова, но, увидав меня, запнулась.

— Рекомендую! — кричал между тем Свистунов, схватив девушку за руку и подводя ее ко мне. — Рекомендую, Паша! возлюбленная моя! больше от скуки держу… но девка все-таки ничего, с огоньком.

И потом, обратись к девушке и хлопнув ее по плечу, прибавил:

— Ну, Пашка, марш!.. Ставь угощенье… Что есть в печи, на стол мечи… Чтобы пирушка была на славу, а главное, чтобы не было скучно… Грусть-кручина одолела меня, так хочу ее размыкать, разметать по воздуху. Соня здесь?

— Здесь.

— А Варя здесь?

— И Варя здесь.

— Ладно! тащи же их всех… да смотри, чтобы песни нам пели, чтобы плясали перед нами… Слышишь?

— Что больно расходился? — вскрикнула девушка.

— Не спрашивай, убью!

— Ах, страсти какие!.. Не пожалеешь денег, так и весело будет.

— Денег? — крикнул Свистунов.

— Известно.

— Так на же тебе, бери, подлая, — проговорил он, бросив кошелек чуть не в лицо девушке, — да смотри у меня…

— Небось!.. спасибо скажешь… разутешим. — И, подняв кошелек, девушка бросилась в дом.

Предоставляю вам судить самим, каково провел я на мельнице тот вечер и ту ночь. Теперь мне совестно вспомнить низкое и подлое поведение мое, но тогда — тогда дело было иное. Мне все нравилось тогда, все было по душе. Мучимый ревностью, я смотрел на дикого Свистунова с каким-то благоговением. «Вот она, широкая-то русская натура, — думал я, — вот он, тот богатырь-то сказочный, полный жизни, энергии, самоотвержения и доблести, которым восхищается русский народ!» И, глядя на него, я припомнил фигуру Калистова.

И тогда Калистов рисовался мне чем-то ничтожным, дряблым, безжизненным и, не скрою, чем-то даже гадким и подлым. А кругом меня — песни, крики, громыханье бубна, звуки торбана[20], топанье ног… Вино, льющееся рекою, объяснения страстные, жгучие поцелуи… Оргия в полном разгаре… а из растворенных окон врывался гул леса, и я пил, я пел, я плясал и затем отдыхал в объятиях Вари…

Только в двенадцать часов проснулся я на другой день.

— Вот так отчубучили! — кричал Свистунов над моей постелью. — Вставай, пойдем опохмелиться…

Целых три дня прожил я у Свистунова, и с каждым днем он становился мне все милее и милее, а от его мельницы и рощи я просто в восторг пришел. И действительно, было чем восторгаться. Домик на самом обрыве реки, светлый, чистенький; рядом крупчатка, стонущая снастями под напором воды, а кругом лес, березовый, весь пронизанный зелеными лучами солнца… Тихо, молчаливо, далеко от всего живого, и делай там, что хочешь, никто не услышит и не увидит…

— Хорош приятель! нечего сказать, — говорил мне Калистов, когда в среду я завернул к нему, с тем чтобы вместе ехать в город.

— Хорош, правда! — говорила Лиза.

— Что такое? — спрашиваю.

— И все так-то делают! — перебил меня Калистов. — С врагом моим связался.

— С каким это?

— Да с Свистуновым-то… Человек делал предложение моей невесте, а он — мой приятель-то — с ним дружбу свел…

— Хорош! хорош! — упрекала Лиза.

— И нашел связаться с кем! — говорил пономарь. — С вором…

— Какой же он вор?

— Известно, вор, коли своего хозяина обокрал… Откуда же у него деньги-то!.. Честным-то трудом в три года так не разбогатеешь…

— Да чего! — подхватила Лиза, обращаясь к отцу. — Чуть не задавили нас… Мы гулять ходили, а они мчатся… Петя кричит ему: «Постой! постой!», а он хоть бы поклонился…

Но я не слушал их… Я все еще был там, в благоухавшем лесу, в светлом домике молодца Свистунова, среди диких плясок и песен, — и тишина пономарской лачуги словно давила меня.

В город приехали мы в пятницу утром, а вечером я зашел к Калистову; он был уже совсем одет и собирался к секретарю…

Но вот что случилось с Калистовым в тот день, который был поистине последним счастливым днем его жизни. Насколько до того времени все ему благоприятствовало, настолько с того дня все стало грозить ему неминуемой бедой. Стоит только раз попасть под немилость судьбы, как одна беда не замедлит смениться другой. С того дня Калистов навеки простился с счастьем. Он потерял веру, потерял надежду, и губительный поток этот увлек его далеко. Главное, беда состояла в том, что удары судьбы попали прямо в сердце Калистова и поразили самые дорогие, самые святейшие его богатства, без которых Калистов не мог существовать, потому что эти богатства и составляли все его существование.

Но возвращаюсь к рассказу.

Распростившись со мною, отправился Калистов к секретарю. Человек встретил его чуть ли не на крыльце.

— Ну, Петр Гаврилыч, — проговорил он, — уж я бежать за вами хотел; барин вас ждет не дождется, пожалуйте в кабинет.

Калистов поспешил войти. «Благомыслящий человек» сидел в вольтеровских креслах и курил «свою сигару». Лицо его было бело и чисто, волосы приглажены, брильянтовые перстни в полном блеске. Станислав так и покоился на белой, как снег, сорочке. Увидав Калистова, «благомыслящий человек» приятно улыбнулся и, протянув руку, проговорил мягким голосом: