Мертвая зыбь - [11]

И туристы, и коренные эландцы любили бродить по пустоши и смотреть на птиц. Но Джулии она не нравилась. Пустошь казалась ей слишком большой и неприютной, и у женщины было такое чувство, что небо обрушится на землю, а ей некуда будет спрятаться.

Сразу за мостом она свернула на север к Боргхольму.[15] Несколько десятков километров дорога была совершенно прямой, почти как линейка. Лишь изредка навстречу попадались машины: ничего удивительного — туристический сезон закончился. Джулия старалась смотреть прямо перед собой — только на дорогу, чтобы не видеть ни безжизненную пустошь, ни безграничное море с другой стороны, и изо всех сил пыталась не думать о маленькой сандалии с починенными ремешками.

Это ничего не значит. Почему это обязательно должно что-то означать?

Дорога до Боргхольма заняла почти полчаса. И вот наконец показался перекресток со светофором. Джулия решила свернуть налево.

Она остановилась возле крошечной кондитерской в самом начале Стургатан,[16] потому что ей не хотелось снова видеть гавань и площадь с городской церковью. За этой церковью стоял дом, где она жила с родителями, когда у Йерлофа был свой корабль и он хотел жить поближе к гавани. В Боргхольме осталось ее детство. У Джулии не было ни малейшего желания опять увидеть себя бегающей по улицам вокруг площади, как какое-то привидение. Девочкой восьми — девяти лет, у которой вся жизнь впереди. Кроме того, она старалась избежать встречи с кем-нибудь из знакомых, опять заставит ее думать о Йенсе. Этого ей хватало и в Гётеборге.

Колокольчик над дверью в маленькую кондитерскую тихонько брякнул.

— Привет.

Девушка за прилавком оказалась приятной блондинкой, но выглядела какой-то замученной. Она посмотрела на Джулию совершенно пустыми глазами, когда та попросила две булочки с корицей и пару сливочных пирожных с мармеладом и клубничной начинкой для себя и Йерлофа. Лет тридцать назад она и сама могла бы быть на месте этой девушки, но Джулия уехала с острова, едва ей исполнилось восемнадцать. За четыре года, прежде чем выйти замуж, она успела пожить и поработать и в Кальмаре, и в Гётеборге. В Гётеборге она встретила Микаэля и уже спустя несколько недель забеременела Йенсом. Тогда многие ее проблемы исчезли и не возвращались вплоть до самого развода.

— Здесь сейчас немного народу, — произнесла Джулия, когда девушка доставала выпечку из стеклянной витрины. — Я хочу сказать — осенью.

— Ну да, — ответила девушка даже без тени улыбки.

— Тебе здесь нравится? — спросила Джулия.

Девушка коротко кивнула:

— Иногда. Но вообще-то здесь делать нечего. Боргхольм оживает только летом.

— А кто так думает?

— Да все, — ответила девушка, — во всяком случае, стокгольмцы.

Она завязала коробку и протянула Джулии.

— Я скоро перееду в Кальмар, — сказала девушка. — Больше ничего?

Джулия кивнула. Конечно, она могла сказать, что тоже в свое время работала в Боргхольме в кафе возле гавани и что ей тоже было здесь до смерти скучно и она не могла дождаться, когда начнется настоящая жизнь. А потом ей вдруг захотелось рассказать про Йенса, о своем горе и о надежде, которая заставила ее вернуться обратно. О маленькой сандалии, присланной в конверте по почте.

Но она не решилась. Тихонько посвистывал вентилятор, в кондитерской было очень тихо.

— Ты туристка? — вдруг спросила девушка.

— Да… не совсем, — ответила Джулия. — Я поживу в Стэнвике несколько дней, у моей родни там дом.

— В Стэнвике сейчас так же весело, как на Северном полюсе, — сказала девушка, отсчитывая Джулии сдачу. — Почти все дома пустуют. Едва ли там кого-нибудь встретишь.

Уже было половина четвертого, когда Джулия вышла из кондитерской и опять оказалась на улице. Боргхольм казался безлюдным: Джулии встретились чуть больше десятка прохожих и лишь несколько автомобилей, которые ехали по улице с максимально высокой дозволенной скоростью.

Руины когда-то большого замка смотрели с холма на город провалами бойниц. Холодный ветер старательно продувал улицу насквозь, пока Джулия шла к машине. Было тихо, почти как на кладбище.

Она прошла мимо большой доски объявлений. Чего там только не было: американский боевик в боргхольмском кинотеатре, рок-концерты в руинах замка, разные вечерние курсы. Правда, объявления давно выцвели на солнце, да ветер заметно обтрепал их по углам.

Джулия в сознательном возрасте никогда раньше не приезжала сюда в это время года, в мертвый сезон, когда Эланд замирал. Она подошла к машине.

«Я еду, еду, Йенс».

К северу от города, по обеим сторонам дороги опять тянулась пустошь, покрытая желтой высохшей травой. Постепенно дорога начала сворачивать от берега в глубь острова, прорезая плоскую равнину прямой, как гвоздь, полосой. Повсюду виднелись низкие, заросшие лишайником каменные стены, обрамлявшие поля. Многие поколения эландцев выкапывали эти камни из земли. Стены, квадратами расчерчивающие окрестности, совершенно не отличались друг от друга.

Небо заволакивали огромные тяжелые тучи. Джулия почувствовала что-то вроде приступа агорафобии,[17] и ей безумно захотелось выпить бокальчик красного вина. И чем ближе она подъезжала к Стэнвику, тем сильнее становилось это желание. Дома, в Гётеборге, она много раз пыталась завязать с выпивкой, правда, никогда не притрагивалась к спиртному, если надо было садиться за руль. Но сейчас, в этом месте, бутылку с вином она воспринимала как единственного интересующего ее компаньона. У Джулии возникло желание тотчас остановиться где-нибудь и выпить все, что было у нее с собой, до единой капельки.