Мёртвая зыбь - [11]

И он вдруг заговорил, задыхаясь, путаясь в словах:

— Да, все было… Было, но откуда, как вы узнали? Теперь все равно, я сознался… Но откуда, как вы узнали? Не Артамонов же, не Щелгачев… Не такие это люди. Они полны ненависти к вам.

— Это правда.

— Тогда кто же? Впрочем, вы мне, конечно, не скажете. — Якушев понемногу приходил в себя. — Кто? Эта мысль меня будет мучить, когда буду умирать…

— И все-таки это Артамонов, ваш воспитанник, — сказал Артузов.

— Неправда! — сорвалось у Якушева.

Тогда Пилляр, держа в руках листки, показал ему начало письма: «Милый Кирилл…» — и в конце письма подпись: «Твой Юрий». Затем показал конверт с адресом: «Князю К.Ширинскому-Шихматову, Курфюрстендам, 16. Берлин. От Ю.А.Артамонова, Эстония, Ревель».

Якушев помертвел. На мгновение все подёрнулось как бы туманом, больно кольнуло в сердце, голова упала на стол, все исчезло. Это продолжалось несколько секунд, он почувствовал, что по подбородку льётся вода. Перед ним стоял Артузов со стаканом в руке.

— Вот как на вас подействовало, — услышал Якушев. Но это не был голос Артузова. Он медленно поднял голову и увидел человека в шинели, накинутой на плечи. Лицо разглядел позже, лицо очень усталого, пожилого человека, с небольшой бородкой и тенями под глазами. Якушев узнал Дзержинского, хотя видел его лишь однажды в ВСНХ.

— Вы потрясены, Якушев? Вы верили в то, что имеете дело с серьёзными людьми, «белыми витязями», как они себя называют… Хороши «витязи»! Сами сидят за границей и играют чужими головами, подставляя под удар таких, как вы. Кому вы доверились? Эти господа играют в конспирацию по-мальчишески. И вот видите, письмо Артамонова очутилось у нас. Его прислали нам наши товарищи из Берлина. Разве мы не знали вашего прошлого и того, чем вы занимались в тысяча девятьсот девятнадцатом году? Знали, зачеркнули, поверили и дали вам работу! Вы могли хорошо, честно трудиться по своей специальности. К нам пришли и с нами работают люди, которые вначале скептически, даже враждебно, относились к советской власти. Но постепенно они убеждались в том, что у нас одна цель: восстановить народное хозяйство, из отсталой, тёмной России создать первое на земле социалистическое государство. А такие, как вы, Якушев, шли на советскую работу с расчётом, чтобы под маской честного специалиста устраивать контрреволюционные заговоры. Так?

— Да. Так. Я виноват в том, что, находясь на советской службе, связался с эмигрантами… Но, по правде говоря, это ведь были одни разговоры. Мне хотелось произвести впечатление, я говорил о том, чего нет в действительности… Одни разговоры.

— Нет, Якушев. Это были не просто разговоры, не контрреволюционная болтовня. Есть конкретные, уличающие вас факты, вы и ваши единомышленники в Москве и Петрограде готовили выступления против советской власти, вы были одним из руководителей подпольной монархической организации.

Дзержинский смотрел прямо в глаза Якушеву. Тому было трудно выдержать прямой, пронизывающий взгляд, он опустил голову.

— Мы поставили вас перед фактом, уличили в том, чем вы занимались в Ревеле. Мы знаем, что вы делали в Москве до и после поездки в заграничную командировку, вернее, что собирались делать, но вам помешали. Вы хотите, чтобы мы вас изобличили снова и поставили перед фактами вашей контрреволюционной деятельности в Москве? Подумайте, в ваших ли интересах об этом молчать? Подумайте об участи, которая ожидает вас, если по-прежнему будете лгать и изворачиваться! Только полная искренность, полное признание своей вины, своих преступлений может облегчить вашу участь.

Дзержинский шагнул к двери.

— Я… подумаю, — с трудом выговорил Якушев.

— Мы вам дадим время подумать.

«Значит, все известно. Все…» Теперь у Якушева в этом не было сомнений. Когда он поднял голову, Дзержинского уже не было в комнате.

7

Якушев снова в камере. Он сидел перед чистым листом бумаги. В его сознании возникали путаные мысли. «Единомышленники, — думал он. — Кто они? Артамонов, Ширинский-Шихматов… Ничтожные людишки, игравшие моей головой. Или эти господа — петербургские сановники, у которых отняли их чины и звания, придворные мундиры, усадьбы, родовые имения, майораты. Или гвардейские офицеры, сенаторы, богачи-промышленники, выползавшие из щелей, куда они забились, чтобы обсуждать в Политическом совете МОЦР планы подготовки переворота…» Якушев думал о своей семье, детях, жене. Знают ли они, что с ним произошло? Может ли он принести себя в жертву, бросив семью на произвол судьбы? В тяжком раздумье шли минуты, часы… К утру на чистом листе бумаги появились первые строчки:

«Признаю себя виновным в том, что я являюсь одним из руководителей МОЦР — Монархической организации центральной России, поставившей своей целью свержение советской власти и установление монархии. Я признаю, что задачей моей встречи в Ревеле являлось установление связи МОЦР с Высшим монархическим советом за границей, что при возвращении в Москву я получил письмо от Артамонова к членам Политического совета…»

По мере того как Якушев писал свои показания, перед ним яснее вырисовывались его единомышленники. Он не мог не думать о них в эту минуту.