Мероприятие два дробь одиннадцать - [5]

— Что это за штука? — уполномоченный поднял со стола цилиндрик.

— Пиродетонатор.

— Что, что?

— Пиродетонатор, без него взрывчатка не взрывается.

— Он может рвануть?

— Если поджечь, — лейтенант взял детонатор из рук уполномоченного. — Собственно, это футляр, а сам он внутри. Отличная вещь, надо сказать, незаменимая в работе. Нертутные детонаторы, те и сами могут… — он спрятал цилиндрик в нагрудный карман гимнастерки.

— Умен ты, лейтенант, не по годам, — насупился вдруг уполномоченный. — Хочешь совета? Не выхваляйся, не отрывайся от масс, — свободной рукой он оперся о стол, поднялся. — За то, чтобы всегда быть с массами! — Он выпил самогон, как воду, не поморщившись.

— Ты, Иваныч, лейтенанта не замай, — сержант положил руку на плечо офицеру. — Нашей власти умные люди нужны. Для них — все дороги открыты. За открытые дороги!

— За них! — вторил лейтенант.

— Грызи науку, — пустой стакан поставлен вверх, дном на тарелку. — Не жалей зубов. А источишь — вставишь новые. Вот, — чекист достал из планшета крестик. — Червоное золотое. Дарю!

— Да ну, Власьевич, зачем? — отнекивался лейтенант.

— Бери. бери. Крале на колечко переделаешь. Товарищу ничего не жалко. — Он оглядел стол. — Быстро управились. Выйдем, освежимся перед сном?

— Пошли, — согласился лейтенант.

— Не отделяйся, Иваныч! — сержант подмигнул притихшему уполномоченному.

Иван присел у костра, протянул к нему руки.. Винтовка лежала рядом, чужая в эту теплую тихую ночь. Теплую-то теплую, — познабливает. Картошечки испечь, горячую скушать, с солью да хлебушком — как приятно. Нельзя, лейтенант запретил. Не тот костер, чтобы печь, отравиться можно.

Он подхватил винтовку, вскочил — и вовремя.

— Глазнев! Как дела? — голос лейтенанта сытый, расслабленный.

— Никаких происшествий, товарищ лейтенант! — рвение не уставное, предписанное, а от радости жизни.

— Никаких? Молодец! Но ты — смотри!

— Орел он у тебя, — похвалил и чекист.

— Есть смотреть, товарищ лейтенант! — Ивану в благодарность захотелось сделать что-нибудь хорошее, нужное.

— С чего это вишня расцвела? — строго спросил сержант.

Иван оглянулся. Действительно, вишня стояла белая-белая, словно не август сейчас, а май.

— Никак бабочки, — сержант подошел к дереву, провел зажженной спичкой над цветками. — Налетело же их, незваных, — он поднес спичку к белому соцветию. Ивану показалось, что вишня взлетела вверх, но нет, это бабочки маленьким облачком поднялись над ней и исчезли в вышине. Только одна, с обгорелым крылом, отчаянно билась в траве, кружилась на месте, силясь увернуться от сапога человека.

— Отойдем, — предложил лейтенант.

За углом, куда не доставал свет костра, они остановились.

— Ни зги не видно, — уполномоченный растопырил пальцы. Не скажешь, есть рука, только угадываешь. Нет, все-таки видно; глаза, привыкая к ночи, прозревали.

Он поднял голову.

Где-то во мгле лежит село. Примолкшее, невидимое, затаившееся, А днем… Какие у той женщины были бешеные глаза! — уполномоченного передернуло".

— Освободился, Игорь Иванович? — весело лейтенанту. Молодой, щенок. Что он понимает.

Словно звездочка тусклая, мигнул фиолетовый огонек. Мигнул — и погас. Но тут же затлел второй, рядом.

— Смотрите, в селе-то… — уполномоченный не договорил. В стороне, на кладбище, мерцала россыпь таких огоньков.

— Вижу. Могильные… Самовозгорание газа, вроде болотного.

— Это и нам читал лектор, — поддержал из темноты чекист, — на антирелигиозном вечере. Факт известный.

Точно. Теперь и он вспомнил. Совсем ведь недавно приезжал умник из города, вроде лейтенанта, тоже почему-то военный. Еще и брошюру раздавал, там все объясняется — про мощи нетленные, могильные огни, чудо-теорие иконы. А горят они, иконы, не хуже любых иных дров.

Они уже возвращались к крыльцу, когда забилась, заржала лошадь в конюшне — громко, с прихрапом.

— Волков, стало быть, чует. Лес недалеко, расплодились, видно, — насчет волков уполномоченный знал точно, было по ним совещание.

— Волков? — с сомнением повторил за уполномоченным чекист.

— Глазнев, сходи, проверь, заперты ли ворота, — приказал лейтенант.

— Как отобрали ружья у населения, так и стали волки непугаными, — слышал Иван говорок уполномоченного. Вот балаболка. Что им волки — в руках винтовка, патронов вдоволь, на три стаи хватит.

Он шагнул за ворота. Неплохо, если волки, стреляет он метко, потешился бы.

Ничего не видно, мрак. Он напряг слух. Шорох, слабый, едва слышный. Винтовка успокаивала, да и чего бояться. И все-таки.

Он отступил. Из пыльного, сухого воздуха накатила волна запаха, в первый момент показавшегося даже приятным, а секунду спустя — невыносимым. Рвота скрутила, согнула Ивана, кислая, комковатая жидкость толчками выплескивалась из него, а вдогонку тянулась клейкая, липкая слюна, спускаясь неразрывно до земли и возвращаясь назад. Рвота перебивала дыхание, пот заливал глаза.

— Падаль, видно, — Иван старался набрать побольше воздуха. Дрожащие, подгибающиеся ноги с трудом держали обессилевшее тело.

— Ой, худо мне, — он оперся о винтовку, переводя дух. Скорее назад, пока не подошла следующая волна.

Скользкая холодная рука легла на лицо, сначала нежно и мягко, но едва запах вновь коснулся ноздрей, хватка стала железной. Иван еще услышал влажный треск, ни понять, что это ломалась его шея, не успел.