Мэри Вентура и «Девятое королевство» - [119]

Вдова суетливо заторопилась на кухню, подняла с цистерны синюю крышку, опустила в нее ведро на веревке и вытащила его оттуда с плещущей через край чистой водой.

– Вода у нас не переводится, – захихикала она. Вот где, оказывается, хранился запас «живительной влаги».

Я мрачно кивнула и занялась кофе, хозяйка же выбежала посмотреть, как обстоят дела с агрегатом. Я была уверена, что из-за своей природной неспособности управляться с механизмами могла что-то «взорвать» и лишить весь город электро– и водоснабжения. Но, видимо, поломка была только у нас, потому что сеньора, повозившись с агрегатом, крикнула, что водопровод работает, а нас попросила никогда не прикасаться к машине, а в случае проблем с водой обращаться непосредственно к ней. Она все устроит.

С керосиновой плитой тоже возникли проблемы. На ужин в первый день я собиралась приготовить Теду его любимую еду: стручковую фасоль с жареными сардинами, которые мы в то утро купили на рыбном рынке по восемь песет за кило и хранили в самодельном холодильнике из наполненных водой кастрюль, накрытых мокрым полотенцем. Я поставила фасоль вариться, но по прошествии двадцати минут она осталась такой же жесткой, как была вначале, и я заметила, что вода даже не закипела. Тед усомнился, что плита вообще горит, и предположил, что в доме закончился керосин. Он попробовал прибавить огонь, но результатом стало жидкое зеленое пламя и обильный дым.

– Сеньора! – позвали мы.

Вдова с кудахтаньем прибежала из гостиной, поспешно сняла с плиты кастрюльку с фасолью, вынула конфорку и горелку, и нашим взорам предстало жуткое зрелище – потрепанный, более чем на дюйм сгоревший фитиль. Мы слишком высоко его выкрутили, и, не имея подпитки в виде керосина, он тлел сам по себе. Залив керосин и вытянув уцелевшую часть фитиля, сеньора снова зажгла горелку и попробовала фасоль. Результат ее не удовлетворил, она выбежала из комнаты и, вернувшись, высыпала в кастрюльку пригоршню какого-то порошка, из-за чего вода в ней зашипела и от нее пошел пар. Я спросил у нее, что это было, но в ответ она лишь захихикала и сказала, что занимается готовкой намного дольше меня и знает кое-какие «маленькие хитрости».

«Волшебный порошок, – подумала я. – Или яд».

– Сода, – успокоил меня Тед.

Мы стали догадываться, что наша хозяйка привыкла к гораздо более роскошной жизни, чем та, которую ей приходилось вести в ее настоящем положении. Каждый вечер она отправлялась в город на поиски bonne[66] для уборки дома: та юная девушка, которая драила полы в день нашего приезда, больше не появлялась.

– Это из-за гостиниц, – объясняла вдова. – Они всех служанок переманивают большим жалованьем. Если у вас есть женщина для уборки, сдувайте с нее пылинки, щадите ее чувства. Предположим, она разбила у вас чудесную китайскую вазу. Что вы должны сделать? Улыбнуться и сказать: все в порядке, мадемуазель, не берите в голову.

Утром второго дня, спустившись вниз, чтобы сварить кофе, я увидела нашу хозяйку в замызганном халате, с неподведенными бровями, моющей шваброй каменный пол.

– Я к этому не привыкла, – сказала она мне. – У меня всегда были три служанки: кухарка, горничная… три служанки. Когда двери в дом открыты, я ничего не делаю – не хочу, чтобы люди видели меня за грязной работой. А при закрытых дверях, – она пожала плечами и многозначительно развела руки, – я делаю все, абсолютно все.

Как-то в молочной лавке мы попытались объяснить, куда нам каждый день приносить по два литра молока. Дома на Авениде не были пронумерованы, а посыльный никак не мог понять наш скудный испанский. В конце концов позвали говорящую по-французски соседку.

– А, так вы живете у вдовы Мангада, – улыбнулась она. – Ее здесь все знают. Она красиво одевается и ярко красится. – Женщина ухмыльнулась, словно наша хозяйка была местной знаменитостью, и с любопытством поинтересовалась: – Она вам сама готовит?

Во мне вдруг проснулась инстинктивная преданность нашей сеньоре и сочувствие ее трудным жизненным обстоятельствам.

– Конечно же нет, – воскликнула я. – Мы сами себе готовим.

Женщина кивнула и улыбнулась с довольным видом, словно кошка, наевшаяся сметаны.

Роза и Перси Б. (1961–1962 гг.)

Вышедшие на пенсию лондонцы, наши ближайшие соседи, живут на крутом скалистом склоне, спускающемся к нашей подъездной дороге, и их окна выходят на нашу высокую живую изгородь. Их дом на углу примыкает к коттеджу Уоткинсов, а тот, в свою очередь, – к маленькому белому домику горбатой Элси, который стоит уже на самой улице.

В развалюхе, которую купили наши соседи, уже два года никто не жил, все находилось в запустении, повсюду была грязь и валялись куски отвалившейся штукатурки. Лондонцы сами привели все в порядок. Купили телевизор в рассрочку (теперь уже почти ее выплатили), разбили рядом с нашим крытым соломой коттеджем маленький огород с грядкой клубники, спрятанной за густыми зарослями остролиста и кустарника, поставили плетеную изгородь и самодельный гараж у подъездной дороги. Небольшие комнаты в доме были светлыми и выглядели современно: типично английские обои – светло-бежевые, с тиснением из слабо мерцающих белых роз, создающих эффект узора кремовой пены на слабо заваренном чае; накрахмаленные белые шторы, не скрывающие обзора; маленькая, но уютная гостиная; камин с горящими углями и поленом. Фотографии трех дочерей в подвенечных платьях – из альбома той дочери, что работает моделью. В модельной школе у нее украли дорогой свитер, купленный ей матерью. У них два внука от двух дочерей. Все дочери живут в Лондоне. Когда я впервые навестила соседей, боковая комната была завалена яркими отрезами атласной материи, там же стояла и швейная машина, на которой Роза шила наматрасники вишневого и пурпурного цвета с блестящими, аляповатыми, расползающимися узорами для фирмы в Окхэмптоне. Раз в месяц Перси для порядка ездит в эту фирму. Наверху в доме ванная в розовых тонах, полы там застилает новый линолеум, повсюду оборки, зеркала и хромированные поверхности. Новая плита на кухне (тоже купленная в рассрочку), клетка с фисташками и голубыми волнистыми попугайчиками, чирикающими и посвистывающими в непосредственной близости от гостиной.