Мерфи - [85]

– Когда мы прибыли на место происшествия, то все было уже… все было кончено, и сепсис не успел развиться, – пояснил Убифсих. – Болевого шока оказалось вполне достаточно.

– Да, наверное, будет правильнее сказать так: тяжелейший болевой шок, воспоследовавший за получением ожогов, – дал еще одно уточнение коронер. – Такая формулировка должна внести абсолютную ясность.

– Да, верно, но можно и расширить: очень сильный болевой шок, вызванный исключительно сильными ожогами, – добавил Убифсих. – Я думаю, и такая формулировка не будет преувеличением или искажением.

– Не возражаю, пожалуйста, пусть будет так. Исключительно сильные ожоги? Пусть будут исключительно сильные ожоги, вызвавшие сильнейший болевой шок, – согласился коронер. – Ну, я полагаю, с modus morendf покончено. Да, вот именно, вот таков у нас modus morendi.[230]

– Несчастный случай? – Ниери сжал свой вопрос до предельной краткости.

Коронер застыл в полной неподвижности. Вид у него был крайне озадаченный, почти, можно сказать, идиотский, а выражение на его лице было таким, какое бывает у человека, никак не могущего взять в толк, является ли услышанное шуткой, и если да, то в чем ее соль. Помолчав некоторое время, коронер осторожно сказал:

– Простите, не понял.

Ниери повторил вопрос погромче, и в голосе его зазвучали рассерженные нотки. Коронер стал открывать и закрывать рот, воздел руки горе, а потом почему-то отошел в сторону. А вот Убифсиха способность к членораздельной речи никогда не подводила (если бы он вдруг потерял дар речи, это было бы для него равносильно потере способности думать), и он, проведя рукой по усам, сказал:

– Перед нами классический случай несчастного случая.

«Однако, как он коряво изъясняется, – подумала Кунихэн, – к тому же, совершенно нет в нем ничего романтического, сухарь до мозга костей».

– Имеются кое-какие технические детали, – проговорил коронер, снова обретя дар речи, – которые могут заинтересовать присутствующего здесь господина…? Хотя, поспешу сделать признание, что в технике я не силен… могу лишь высказывать некоторые предположения, не более… Например, зажигание чего вызвало взрыв газовой смеси – спички или зажигалки? Может быть, в умной беседе темнота моя будет рассеяна светом знаний господина…?

Ниери, упорно не желавший подсказать свою фамилию, с детской непосредственностью или же, наоборот, с дерзким вызовом хорошим манерам занимался своим носом. И Вайли, пожалуй, впервые ощутил гордость за своего знакомца.

– Ну что ж, раз вопросов, касающихся, так сказать, технических деталей, не имеется, то возьму на себя, в некотором роде, смелость продолжить, – витийствовал и далее коронер, – и перейти к выяснению личности обвиняе… к личности, в некотором роде, усопшего… Стоит ли тут упоминать, что мы пребываем в крайнем смущении… растерянности… вызванном… вызванной, так сказать, самими обстоятельствами этого… этого…

– Трагического происшествия, – подсказал Убифсих.

– Вот именно, этого трагического происшествия. Итак, непосредственную причину смерти мы, некоторым образом, установили, причину, непосредственно причинившую… вызвавшую смерть. Теперь следовало бы выяснить, что же привело к этой причине, что было, так сказать, причиной причины? Фактов у нас имеется мало, но мы… но нам не следует на это жаловаться… Что по этому поводу говорит поэт? Ангус, не припоминаете?

– Какой поэт? – спросил Убифсих.

– Ну как какой? Который сказал: «Не бывает роз без шипов». Я, разумеется, цитирую по памяти, – извинился коронер, – а память моя, увы, стала столь несовершенной, столько горечи в ней собралось…

– Прошу вас, снимите, – обратился Убифсих к Биму и Тыкалпенни.

Бим и Тыкалпенни приподняли простыню за углы, Тыкалпенни, сильно наклонившись вперед, передал Биму два своих угла, тот сложил плащаницу вдвое, ин-фолио, потом ловко вчетверо, ин-октаво, после чего оба отступили в стороны. А к мраморной плите придвинулись «ближайшие друзья почившего». Силия находилась в центре и слегка впереди остальных.

– Хочу сказать это каждому, – сказал коронер, – если я осмеливаюсь сказать это без вреда, то это была персона, богатая на отличительные признаки как умственные, так и физические. Но…

– Вы забываете о нравственных, – с сарказмом сказал Убифсих, – и о духовных или, как говорят некоторые мои собратья, функциональных…

– Но если…

– Замечательных по своей существенности тем, – сказал Убифсих, – что они позволяют избежать не очень желательной аутопсии.

– Но если они сохранились, – продолжал коронер, – даже лишь очень частично, при взрыве, то это вопрос, решить который могут лишь те, кто имеет счастье входить в избранный круг близких. Вот почему вы здесь.

За этими неловкими словами последовала тишина, настолько глубокая, что можно было услышать слабое урчание холодильника. Глаза всех – всего семнадцать – бродили и шарили среди остальных.

О сколь разнообразны и множественны способы отведения взгляда в сторону и обмена взглядами! Бим и Тыкалпенни одновременно подняли головы, их взгляды, нежные и страстные, встретились; эти взгляды словно говорили: мы живы, у меня есть ты, а тебя есть я! Убифсих, и так весьма сутулый, повесил голову на грудь и превратился в фигуру, состоящую только из ног, черепа и торчащих в стороны бакенбард. В значительной степени его репутация глубокомысленного человека зиждилась на его умении напустить на себя вид погруженности в мысли, в то время как на самом-то деле в голове у него было совершенно пусто. А вот коронер голову не поворачивал – просто расфокусировал свой взгляд и перестал что-либо видеть вокруг себя. Ниери и Вайли спокойно перенесли свое внимание на стеклянную стену, на видневшуюся в верхней части зеленую листву, опирающуюся на голубизну неба. Всеобщее нежелание смотреть на то, что лежало на мраморной плите, сделалось совершенно явственным. Куперу, которого мог расстроить даже вид птички с поломанным крылом, оказалось достаточно и одного быстрого взгляда, который он метнул из своего единственного глаза. Кунихэн, которая осмеливалась то и дело поглядывать на Мерфи, была приятно удивлена тем, что она проявляет такую железную стойкость духа перед лицом смерти, но одновременно недовольна и огорчена тем, что в ней не осталось и следа от ее прежних чувств к Мерфи, и тем, что у лежащего на мраморной плите ничего не осталось от прежнего Мерфи; раздосадована она была и тем, что не могла воскликнуть перед всеми, показывая пальцем на неподвижную Мерфиеву оболочку: «А вон там лежит Мерфи, близкой подругой которого была я!» Силия, по всей видимости, оставалась единственной из всех, способной не отрываясь смотреть на то, из-за чего они пришли. Ее пристальный взгляд продолжал терпеливо и печально двигаться по останкам и долгое время спустя после того, как все остальные уже давно отвели взгляды в стороны, а Кунихэн оставила попытки утвердить свое положение женщины, которая знала Мерфи значительно раньше «вот этой, другой».